Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции - [32]

Более того, никто не знал, что за эти часы Николай успел все переиграть: да, он отречется, но и за сына тоже. Пусть правит младший брат Михаил, а не маленький Алексей.

Упрямство и досада? Не захотели меня, не получите и моего сына? Такая мысль могла мелькнуть у раздосадованного Николая, но сильнее была реальная тревога: оставшись без заботы родных, хрупкий, больной гемофилией Алексей подвергался смертельной угрозе, что подтвердил и путешествовавший вместе с царской семьей придворный врач Сергей Федоров. Профессор понятия не имел, как сложится дальнейшая судьба ребенка, но в любом случае Алексей всегда находился в зоне риска – и, высказав эту очевидную мысль, Федоров предоставил Николаю тот самый предлог, которого искал царь.

Гучков, ожидавший яростной схватки, был изумлен таким поворотом дела: Николай не только отрекся, но уже подготовил и второй манифест, отстраняющий Алексея от наследования. Одним ударом этот манифест покончил с главным в аргументации думских посланцев: пусть, мол, невинный ребенок законно унаследует престол, а новый ответственный кабинет министров будет защищен регентом – Михаилом.

Гучков и Шульгин удалились обсудить новую проблему с Рузским и двумя другими генералами. Может ли император отстранить от наследования своего преемника из-за его слабого здоровья? Ответа никто не знал, но, предположительно, самодержавный царь мог распоряжаться, как ему вздумается. Оба думца не желали возвращаться в Петроград с пустыми руками и потому сочли, что у них нет иного выбора, кроме как принять второй вариант отречения. Вернувшись в царский вагон, они сказали Николаю, что принимают его условия.

Тогда Николай унес манифест к себе в кабинет, чтобы внести поправки и подписать его. Теперь, после устранения Алексея, текст выглядел так: «…Признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему, великому князю Михаилу Александровичу, и благословляем его на вступление на престол государства Российского». Один скрепленный печатью экземпляр манифеста об отречении был вручен Гучкову, другой – Рузскому для передачи командующим армиям, а также в Петроград и другие центры страны.

На часах было 23.40, однако манифест решили датировать 15 часами того же дня, как было указано на первом варианте, присланном из Ставки, когда Николай планировал предыдущий вариант отречения, еще с Алексеем в качестве преемника. В таком случае получалось, что второе отречение было подписано одновременно с первым и таким образом оказывалось равносильно ему, а не представляло собой запоздалую подмену.

Сразу после полуночи, когда Гучков и Шульгин с этим драгоценным манифестом отправились обратно в столицу, текст второй версии начали широко распространять, а Николай выехал из Пскова в Могилев, в Ставку, откуда, не чуя беды, он отправлялся в Царское Село всего двумя днями ранее. Пока длились переговоры, бывший царь не обнаруживал никаких признаков волнения, но в глубине души он тяжело переживал происходящее. В поезде он доверил свои чувства дневнику: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман».

Как всегда, Николай винил кого угодно, только не себя.

Когда ранним утром пятницы в Таврический дворец пришла весть, что Николай отрекся не только за себя, но и за сына, думские вожди впали в панику. Сделка, которую им кое-как удалось заключить с упорствующим Советом, в значительной степени зависела от обещания поставить царем ребенка, а вовсе не закаленного боевого генерала, глубоко уважаемого армией. Бунтовщиков пугала уже та мысль, что Михаил сделается регентом, а если он становился императором – их головы тем более были в опасности. И даже обещание всеобщей амнистии не могло спасти тех, кто собственноручно убивал офицеров.

Но страх – обоюдоострое оружие: Родзянко (и не только он) боялся революции не меньше, чем революция страшилась укрепления монархии. Павел Милюков, убежденный монархист, только что назначенный министр иностранных дел уже не комитета – Временного правительства, – утверждал, что Родзянко был «ошеломлен». Но в такой же растерянности пребывал и новый премьер князь Львов, который разделял тревожные предчувствия Родзянко. Новоиспеченному императору Михаилу тоже надо было отречься: Николай сделал для Совета то, на что сам Совет не решился бы. Ради собственного спасения новому правительству требовалось уговорить Михаила отказаться от престола. Думцы знали, где находился в тот момент Михаил. Керенский, новый министр юстиции, схватил справочник петроградских телефонов, пролистал страницы, отыскал княгиню Путятину – номер 1-58-48. Через минуту, в 5.55, в доме 12 по Миллионной улице раздался звонок.

Хотя новые министры надеялись встретиться с Михаилом прежде, чем он узнает, что унаследовал престол (и начнет действовать как законный император), сохранить такой секрет не было ни малейшей возможности. На рассвете тысячи солдат на передовой уже ликующе выкликали его имя и приносили присягу императору Михаилу II. В Пскове, пользуясь отсутствием Николая, в кафедральном соборе исполнили в честь нового императора «Тебе Бога хвалим». Даже в далеком от центра событий Крыму приветствовали воцарение Михаила. Княгиня Кантакузен, известная в светском обществе Петрограда, вспоминала, как через час после оглашения прокламации из витрин и со стен магазинов исчезли портреты Николая и к середине дня на их месте появились фотографии Михаила Александровича. Были вывешены флаги, и на всех лицах сияли довольные улыбки.