Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции - [24]

Однако, если антивоенная позиция Распутина не вызывает сомнений, не столь очевидно, в какой мере он сумел повлиять на решения царя. Нет никаких доказательств того, что царь хотя бы выслушал в ту пору Распутина. Более того, далеко не только Распутин высказывался против участия в войне на Балканах. Министр иностранных дел Сергей Сазонов, приложивший немало сил к тому, чтобы ободрить балканские народы и побудить их к войне, тоже возражал против участия России, не желал этого и сам царь. В начале 1911 г. он велел своему посланнику в Софии никогда не забывать, что Россия в ближайшие пять лет (как минимум) не будет готова к войне. Даже думать об этом невозможно{44}.

Слова Николая показывают, что он и Распутин подходили к одной и той же проблеме с разных позиций. Император не считал войну заведомо неправедным делом и допускал, что Россия может воевать, но только сначала страну следовало полностью к этому подготовить. Отношение Распутина сложнее: с одной стороны, он считал войну неприемлемым делом для христиан, однако его уничижительные замечания о болгарах (и в более широком смысле о славянах в целом) подразумевали, что война может оказаться необходимым злом, но только война в защиту истинных друзей.

Через год после начала войны с Турцией, во время которой балканские государства-союзники передрались между собой, Распутин, чья правота тем самым подтвердилась, высказал свое мнение публично на страницах «Петербургской газеты» от 13 октября 1913 г.:

«Что нам показали наши "братушки" [болгары], о которых писаки так кричали, коих так защищали, значит… Мы увидели дела братушек и теперь поняли, кто они и чего хотят. Все они… Была война там, на Балканах этих. Ну и встали тут писатели в газетах, значит, кричать: быть войне, быть войне! И нам, значит, воевать надо… И призывали к войне, и разжигали огонь… А вот я спросил бы их… спросил бы писателей: "Господа! Ну для чего вы это делаете? Ну нешто это хорошо? Надо укрощать страсти, будь то раздор какой аль целая война, а не разжигать злобу и вражду".

Тому и тем, кто совершил так, что мы, русские, войны избегли, тому, кто доспел в этом, надо памятник поставить, истинный памятник, говорю… И политику, мирную, против войны, надо счесть высокой и мудрой»{45}.

Незадолго до покушения Гусевой Вырубова телеграфировала Распутину (тот еще был на пути в Покровское), предупреждая его о позиции Николая и Александры по международному кризису{46}. После покушения Распутин пытался с больничной койки в Тюмени вмешаться в ход событий и дать государю свой совет. Репортеры явились в больницу и пытались выяснить мнение «старца» об ухудшающейся ситуации на Балканах{47}. По свидетельству его дочери Матрены, Распутин в те дни с ума сходил при мысли, что Николай объявит войну. Торопя свое выздоровление, он якобы твердил: «Еду, еду, и не пытайтесь меня остановить… Что ж они натворили-то? Погибнет матушка-Рассея!»{48} Распутин писал Николаю, умоляя его «крепиться» и не прислушиваться к тем, кто кличет войну. От волнения рана у него открылась и снова начала кровоточить{49}.

12 июля (25 июля по н. ст.) Распутин дал Вырубовой телеграмму: «Серьезный момент, угроза войны»{50}. На следующий день он телеграфировал снова, требуя передать царю: нужно любой ценой избежать войны{51}. А 14 июля получил из Петергофа телеграмму без подписи, скорее всего через посредство Вырубовой, с просьбой изменить свою позицию и поддержать вступление России в войну: «Вам известно, что всегдашний наш враг Австрия готовится наброситься на маленькую Сербию. Страна эта почти сплошь крестьянская, беззаветно России преданная. Нас покроет позор, если допустим эту бессовестную расправу. При случае поддержите вашим влиянием, если можете, правое дело. Желаю Вам выздоровления»{52}.

Затем последовали еще более страстные телеграммы:

16 июля 1914 г. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.

«Плохие известия. Ужасные минуты. Помолитесь о нем. Нет сил бороться другими».

17 июля 1914 г. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.

«Тучи все больше угрожают. Должен ради защиты открыто готовиться, сильно страдает».

Из Петербурга секретарше Распутина Лапшинской.

«Если здоровье "старца" позволяет, немедленный приезд необходим для пользы Папы ввиду надвигающихся событий, советуют и горячо просят любящие друзья. Целую. Жду ответа»{53}.

Но Распутин не последовал совету Вырубовой и упорно держался за свою позицию. Он послал императору телеграмму с требованием не вступать в войну. Телеграмма с тех пор была утрачена, однако Вырубова утверждала, что успела ее прочесть и что там было сказано: «Не позволяй Папе планировать войну, война – конец России и вам, и все вы погибнете до последнего человека». Николай, по ее сообщению, был сильно разгневан и возмущался тем, как Распутин вмешивается в дела государства, к которым, по мнению царя, никакого отношения не имел{54}. Когда стало ясно, что эта телеграмма не оказала никакого действия, Распутин предпринял еще одну попытку остановить Николая. Он потребовал ручку и бумагу и, все еще лежа на больничной койке, написал потрясающее пророческое письмо:

«Милый друг, еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нет; слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят и верные, не зная, что ради погибели. Тяжко Божье наказание, когда ум отнимет, тут начало конца. Ты – царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль. Григорий»