Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции - [109]

Сковородой, на которой смешались все ингредиенты, стал Балканский полуостров. Здесь у всех трех империй были жизненно важные, причем конфликтующие, интересы, что и привело к началу Первой мировой войны. По мнению Доминика Ливена, исследователи уделяют чересчур много внимания стечению обстоятельств, в результате которого разразилась война: что было бы, если бы Гаврило Принцип промахнулся, и т. п. На самом же деле события августа 1914-го стали не чем иным, как кульминацией Балканского кризиса, который углублялся на протяжении целого столетия. В 1909 г. чуть не разразилась война между Россией и Австро-Венгрией; в 1912 и 1913 гг. на Балканах произошли две войны, в которые чудом не были втянуты сверхдержавы. Один из самых дальновидных лидеров в европейской политике – Отто фон Бисмарк – за два десятилетия до этого предсказал, что следующий крупный конфликт в Европе произойдет «из-за какой-нибудь глупости на Балканах». Напрашивается вывод, что в той степени, в какой все в истории неизбежно, неизбежным было и финальное выяснение отношений на Балканах с участием России, Австро-Венгрии и Турции.

Война разрушила все три империи. Это были досовременные государства, не поддерживаемые значительной частью своего населения, и они столкнулись с экономическими вызовами современной войны и задачей массовой мобилизации. Можно представить себе, что война началась бы как-то иначе, однако без особо благоприятных обстоятельств (например, она оказалась бы намного короче – что маловероятно, учитывая техническое преимущество обороны перед наступлением; или политики проявили бы больше здравомыслия – что тоже трудно себе представить из-за вновь возникшего феномена общественного мнения, которое оказалось сильнее тонких дипломатических расчетов) результат едва ли мог быть иным. Рискуя показаться политическим детерминистом (и используя слова Яна Флеминга), скажу, что падение одной империи могло быть случайностью, падение двух – совпадением, однако падение всех трех кажется уже законом природы.

Что касается России, то с позиций сегодняшнего дня мы видим множество признаков обреченности империи. Богатые и образованные русские ясно давали понять посредством тех, кого избирали в Думу, что им все менее симпатичен отсталый, глядящий в прошлое царизм. А считавшиеся более лояльными «низы» голосовали, когда могли, за конфискацию имущества у богатых, мало-помалу брали в свои руки закон, направляя его на притеснение землевладельцев и капиталистов, и все с меньшим желанием и менее дисциплинированно служили в войсках. Большая часть городского пролетариата была настроена откровенно революционно. Само революционное движение по фанатизму и склонности к насилию можно сравнить только с современными радикальными исламистами. Самые верные слуги режима – Витте и Столыпин действовали, движимые опасениями, что этот режим не выживет. Сам царь был слаб, вздорен, ошибочно полагал, что русский народ его любит, и отчаянно держался за свои исключительные монаршие привилегии. Одна только фигура Распутина, странная и очень русская, говорит о многом. Семья Романовых приняла его в самый неподходящий исторический момент. Теоретики сказали бы, что крах империи был предопределен. Первая мировая война лишь дала последний толчок к тому, чтобы прогнившее здание рухнуло.

Но если падение старого режима было действительно предопределено, то предопределен ли был приход ему на смену большевиков? С момента падения монархии в феврале 1917 г. до, по сути, насильственного установления большевистского правления в начале 1918-го (большевикам оставалось еще победить в гражданской войне) Россия, как корабль без руля и ветрил, плыла то в одну, то в другую сторону по воле ветра и течений. Временное правительство, номинально принявшее власть у монархии, обладало значительными полномочиями (в частности, в июне оно инициировало масштабное наступление против Центральных держав). Однако ему не хватало легитимности, оно пыталось противостоять нарастающему хаосу в сельской местности, справиться с революционным рабочим классом в Петрограде и других городах и со все более мятежной армией. К тому же оно работало в не очень дружном тандеме с Петроградским и другими советами рабочих депутатов, а они были настроены по отношению к старому порядку враждебно и контролировали улицы столицы и военные казармы. Согласно традиционным советским описаниям этого периода, власть неотвратимо переходила в руки Советов и в конечном итоге большевиков. На самом деле, в то время как большевики, несомненно, воспользовались хаосом этих месяцев для того, чтобы по возможности максимально усилить свою хватку, был целый ряд моментов, описанных в главах этой книги, когда их наступление можно было остановить. Что, если Дума успешно взяла бы власть в свои руки в феврале, как и предлагал Керенский, и популярность Советов перестала бы расти? Что, если бы Учредительное собрание, которое пользовалось у всех большим авторитетом, смогло бы собраться перед октябрьским большевистским переворотом и, в таком случае, не было бы моментально уничтожено? Что, если бы Керенский избежал конфликта с Корниловым в августе и сохранил бы поддержку армии, – в этом случае мог бы он противостоять большевикам в октябре? Наконец, что, если бы Ленина арестовали по пути в Смольный 24 октября и тогда власть передали бы всем социалистам, а не только большевикам?