Историческая этнология - [9]

.

Вопросы для размышления

1. Подумайте над тем, как различные гуманитарные науки соотносятся друг с другом. Какие концепции, порожденные в других науках, обычно используются для упорядочивания и истолкования исторического материала?

2. Вам со школы известны исторические теории, в основании которых лежит эволюционизм. Подумайте, для объяснения каких исторических эпизодов лучше было бы использовать функционализм?

3. Что такое по отношению к историческим фактам “объяснительный механизм”? Приведите примеры, когда Вы сами испытывали потребность в использовании “объяснительного механизма”.

Что должен знать об этнологии историк?

Мы окончили предыдущую главу утверждением, что этнология может выступать по отношению к истории в качестве объяснительного механизма. Теперь мы должны ответить на вопрос, нуждается ли история в каком бы то ни было в объяснительном механизме?

Нет, если рассматривать задачу историка как описание в хронологической последовательности фактов имевших место в то или иное время, на той или иной территории. (Здесь, правда, встает вопрос, возможно ли такое, лишенное всякой концептуальной базы описание в принципе.)

Да, если рассматривать задачу историка немного шире, как стремление установить связи между теми или иными событиями, обнаружить их причины, объяснить их особенности.

В “Вопросах для размышления” к предыдущей главе мы просили Вас привести примеры, когда для объяснения каких-либо исторических фактов Вы почувствовали необходимость в “объяснительном механизме”. Возможно Вы вспомнили такие случаи, а возможно решили, что “объяснительный механизм” для историка вовсе не нужен. В таком случае позвольте поспорить с вами. Сейчас мы приведем несколько исторических сюжетов, которые очевидным образом нуждаются в объяснении, которое сама история предоставить нам не в состоянии. Между тем, события, изложенные в них, кажутся настолько странными, что оставлять их вовсе без всякого объяснения невозможно.

Опыт историко-этнологического анализа

Сюжет 1. Формы крестьянского землепользования

Один из наиболее крупных исследователей русской крестьянской общины и динамики ее развития, в частности — в Сибири, посвятившей этой теме несколько обширных трудов, А. А. Кауфман писал в одной из своих книг: “Основанные на лишенных систематичности, бесконечных отводах и разграничениях, местами же и вовсе не подвергавшихся регулирующему воздействию правительства, землевладения эти, конечно, не могут не представлять собой чрезвычайно пестрой картины, в которой отсутствует только одна форма — единоличное, подворно-наследственное хозяйство”.[9]В другой книге он как бы между прочим делает замечание: “Почему прогрессирующее утеснение [земельных ресурсов] приводит к такой, а не обратной эволюции — к развитию уравнительного пользования, а не к фиксации подворного владения? Это, может быть, возможно объяснить “правом на труд”? — но почему это право повлияло в данном направлении в Сибири, вероятно, повлияло так в Великоросских губерниях, но не помешало фиксации подворных владений на Украине?”.[10]

Действительно, статистика весьма любопытна: общий процент общинных землевладений в Великороссии к началу XIX века колебался от 98 % (в северных и восточных регионах) до 89 % (в южных и Западных районах)[11], примерно такой же он в Закавказской Армении — 86,[12]относительно высок он в Бессарабии — 77 %, зато в Белоруссии и Левобережной Украине он равен приблизительно 35 %[13]. В Грузии и Литве, у финского населения Российской империи он равен нулю. Таким образом степень соседства, близость общения стиль правительственного вмешательства весьма незначительно сказывались на такой существенно важный фактор жизнедеятельности народа, как характер землепользования.

Уровень развития капитализма в данном случае не имеет значения. В Великороссии он выше, чем в Белоруссии и на Украине. Косность и традиционализм тоже не причем: в Сибири в конце 19-го века великорусские крестьяне создавали общинные поселения, с правом наследования земель де-факто, в которых, однако, в случае увеличения земельного дефицита автоматически вступал в силу уравнительный механизм. В Армении крестьяне переняли распространенную в России более уравнительную модель передела земли, чем та которая господствовала здесь ранее, и категорически не приняли системы подворного землевладения, навязываемого Российским правительством в период столыпинских реформ. Уровень развития капитализма при этом в Закавказье был не ниже, чем в центре России.

Здесь историк вправе остановиться и признать, что таковы исторические факты. Никакое очевидное объяснение их не является удовлетворительным, а потому мы можем поступить подобно А. Кауфману, заявив, что “это, мне думается, вопрос, выходящий из области научного познания.”[14] (Впрочем, самому Кауфману, который привык всему находить объяснение, этот вывод дался нелегко.)

Но — под научным познанием в данном случае подразумевается история, экономика, демография. Поскольку Кауфман не пытался взглянуть на вопрос с точки зрения этнологии, то его вывод не может быть признан основательным. Приведенные выше факты этнология может объяснить.