Источник счастья - [6]

— И много смеялся, — подсказал он. — Ах, Николь, я забыл, что такое смех, так же, как забыл, каково это — любить.

— Не говори так, пожалуйста. Пусть не меня, но ты должен кого-нибудь любить.

Гейбриел сурово посмотрел на нее.

— Почему должен? Мне хорошо живется и без этого.

— Да что же хорошего в том, как ты живешь?! Прячась от людей? Ненавидя весь мир?

— Мне нравится одиночество, — пожал он плечами.

— Человек не должен жить один. Это противоестественно.

— А вот меня устраивает, — равнодушно бросил Гейбриел.

— И ты называешь это жизнью?

— Милая моя, по сравнению с тем жалким существованием, которое я влачил два года назад? Да, это жизнь!

— Но так не может продолжаться, — осмелилась возразить она.

— Так будет! — внезапно заорал он. — Чего ты ждешь от меня? Что я открою тебе объятия и скажу: «Давай повернем время вспять»? Это невозможно, как бы мы ни… — У Гейба перехватило дыхание, и он почти спокойно закончил: — Что сделано, то сделано. Ради Бога, давай больше никогда к этой теме не возвращаться. Жаль, что наши пути пересеклись и мы разбередили старые раны. — Заметив, что Николь не спускает с него глаз, он нарочито грубо сказал: — Давай будем честными: ни ты, ни я до сегодняшнего дня и не вспоминали друг о друге.

— Ты действительно забыл меня? — прошептала Николь.

— Напрочь, — не моргнув глазом, ответил он.

Николь чувствовала, что следует сейчас же уйти, но продолжала сидеть, не в силах сдвинуться с места. Она не ожидала, что снова будет грубо отвергнута. Наконец Николь встала, но нечаянно задела при этом лежавшее на столике свое давнее письмо. Девушка поспешно подняла листок.

— Где ты взяла его? — раздраженно спросил Гейбриел.

— Ты, вероятно, читал письмо перед тем, как заснул. Оно выпало у тебя из руки, а я подняла и положила на столик.

Он приблизился и выхватил у нее письмо. Заглянув ему в глаза, Николь без труда прочла в них все, что Гейб пытался скрыть. Он лгал, когда говорил, что забыл ее, и письмо доказывало это. Разоблачение раздосадовало его.

— Да, я действительно перечитал сегодня твое письмо, — с вызовом сказал Гейб. — Когда я увидел тебя, то многое вспомнил. Вот так, и не спеши делать выводы.

— Дело не в том, что ты прочитал его сегодня, — вздохнула Николь, — а в том, что хранил мое письмо все эти годы.

— Считай, что это было своеобразным лекарством, — огрызнулся Гейбриел. — Письмо постоянно напоминало, как ты ненавидишь меня и что между нами все кончено. Ты это хотела услышать? Да, я продолжал любить тебя, хотя убеждал себя, что это глупо, но не мог ничего с собой поделать. Я сходил с ума от желания видеть тебя рядом и ощущать твою поддержку. Иногда я уже был готов позвать тебя…

— Но ты этого не сделал, — покачала она головой. — Не был уверен, что я приду? Боялся оказаться в смешном положении?

— Да нет, я знал, ты бы пришла, — устало возразил Гейб. — Но зачем? Чтобы связать жизнь с человеком, который возложит на тебя тяжкое бремя своей беды и беспомощности?

— Я была бы счастлива стать нужной тебе.

— Знаю. Однажды я видел, как ты ухаживала за больной собакой, помнишь? У тебя талант ухаживать за немощными, но, глава Богу, у меня хватило самоуважения, чтобы не разрешить тебе применить его ко мне.

— Самоуважения? — повторила Николь, словно плохо расслышала. — Или глупой упрямой гордыни?

— Ну, может, немного и того, и другого. Когда глупая упрямая гордыня — все, что у тебя осталось в жизни, поневоле станешь этим дорожить. Мне не хотелось, чтобы крушение моей жизни стало и крушением твоей. Я слишком тебя для этого любил.

Когда захочешь осудить меня за это решение, вспомни, от чего я тебя спас. Думаю, теперь тебе лучше уйти.

— Может, поговорим еще немного? — взмолилась Николь. — Мне так много нужно понять.

— Что понять? Мы любили друг друга, но жизнь распорядилась иначе. Это не наша вина. Просто так случилось. Теперь все кончено.

— Кончено, — эхом повторила она, как бы пробуя это слово на вкус. — Нет, Гейб, не так. Ничто не кончено, пока ты хранишь мое письмо и пока я… — Она закрыла лицо руками, не в силах продолжать.

На лице Гейбриела отражались одновременно и печаль, и радость. Глядя на стоящую перед ним девушку, он почувствовал щемящую боль в груди. Гейб, забыв о хромоте, поддался порыву и бросился к Николь, но споткнулся и потерял равновесие. Он не знал, что предпочел бы: позорно шлепнуться на пол перед этой красавицей или, посрамив свое достоинство, принять от нее помощь. Николь, которая, конечно же, и не подозревала о происходившей в душе Гейба напряженной внутренней борьбе, сделала то, что на ее месте сделал бы любой нормальный человек: не дала калеке упасть и помогла усесться на диван. Потом и сама села рядом.

— Вот видишь? — неловко улыбнулся Гейб.

— Споткнуться может каждый, — философски заметила Николь.

— Я все время спотыкаюсь, — сказал он с горечью. — Я могу ходить, только опираясь на палку и то не далеко. К концу дня у меня болит каждая косточка и часто мучают головные боли, но это не самое страшное. Я не могу даже найти слов, чтобы описать приступы депрессии, которые длятся неделями. К тому времени, как мне удается побороть их, я уже не человек. Поверь, я не лукавлю, когда говорю, что не смогу жить с кем-нибудь. Не смогу переносить сочувствие и даже не уверен, что смогу любить. Разве ты не понимаешь, Ники? Я не хочу, чтобы ты стала моей нянькой.