Истины в моем сердце. Личная история - [7]

«Э-э-э, милая, – произнесла миссис Шелтон со своим изящным южным акцентом. Губы ее слегка скривились. – Это восхитительно… может быть, только многовато соли… но действительно восхитительно». Я ушла без мысли о том, что потерпела неудачу. Я ушла, думая, что проделала большую работу и совершила лишь одну маленькую ошибочку. Именно такие моменты помогли мне выработать естественное чувство уверенности. Я верила, что способна на все.

Миссис Шелтон многому меня научила. Она всегда была готова протянуть руку помощи матерям, которые нуждались в совете или поддержке, или даже просто в дружеских объятиях, потому что это именно то, что может сделать каждый. У нее было много воспитанников, и она удочерила девочку по имени Сэнди, которая стала моей лучшей подругой. Она всегда видела в людях потенциал. Это было еще одно качество, которое мне в ней нравилось. Она вкладывала душу в соседских детей, которые росли как сорняки, и делала это с надеждой, что эти неблагополучные мальчики и девочки смогут стать великими. И все же она никогда не говорила о своем стремлении и не акцентировала на нем внимания. Для нее самой ее деятельность не была чем-то экстраординарным, она была просто воплощением ее ценностей.

Когда я возвращалась домой от Шелтонов, мама обычно читала, или работала над своими записями, или готовила нам ужин. Если не считать завтрака, она любила готовить, а я любила сидеть с ней на кухне, смотреть, вдыхать ароматы и есть. У нее был огромный китайский тесак, которым она рубила продукты, и шкаф, полный специй. Мне очень нравилось, что бамия[15] может стать и африканским, и индийским блюдом, в зависимости от того, какие специи выбрать; мама добавляла сушеные креветки и колбасу, чтобы сделать ее похожей на гамбо[16], или жарила ее с куркумой и горчичными семенами.

Мама готовила как ученый. Она всегда экспериментировала – жаркое из говядины с устрицами в один вечер, картофельные блинчики по рецепту еврейской кухни – в другой. Даже мой обед был лабораторией ее творчества: в автобусе мои друзья, которым завернули сэндвичи с болонской колбасой или с арахисовым маслом и джемом, взволнованно спрашивали: «Камала, а у тебя что?» Я открывала коричневый бумажный пакет, который мама всегда украшала смайликом или дудлами: «Сливочный сыр и оливки на ржаном хлебце!» Признаю, что не каждый эксперимент был успешным – по крайней мере не для моего детского вкуса. Но что бы там ни было, мой обед был другим, и это делало его особенным, потому что особенной была моя мама.

Готовя, она часто ставила пластинку Ареты Франклин, а я танцевала и пела в гостиной, как будто это была моя сцена. Мы все время слушали песню «To Be Young Gifted and Black» в исполнении Ареты – гимн гордости черных, который впервые спела Нина Симон[17].

Наши разговоры чаще всего происходили на кухне. Приготовление и поедание пищи были среди тех вещей, которые наша семья, как правило, делала вместе. Когда мы с Майей были маленькими, мама иногда подавала нам блюдо, которое называла «шведским столом». Она вырезала кусочки хлеба формочкой для печенья и выкладывала их на поднос рядом с горчицей, майонезом, маринованными огурцами и причудливыми зубочистками. Между ломтиками хлеба мы раскладывали то, что осталось в холодильнике от блюд предыдущего вечера. Мне потребовались годы, чтобы понять, что блюда «шведского стола» на самом деле были просто объедками. Мама умела превратить в приключение даже обыденность.

И еще мы много смеялись. Мама очень любила кукольное шоу «Панч и Джуди», где Джуди гонялась за Панчем со скалкой. Она так хохотала, когда делала вид, что так же гоняется за нами по кухне со своей скалкой.

Но, конечно, смеялись мы не всегда. Суббота была «днем домашних дел», и у каждой из нас были свои обязанности. Мама умела быть жесткой. Она не терпела баловства. Мы с сестрой редко заслуживали похвалы за поведение или достижения, которых от нас ожидали. «С чего бы мне аплодировать тебе за то, что ты и так должна была сделать?» – наставляла она меня, если я пыталась выудить из нее комплименты. И если я возвращалась домой, чтобы рассказать о драматических подробностях случившегося, сочувствующего собеседника мне было не найти, мама уж точно им не была. Ее первой реакцией было: «Ну и что ты сделала?» Оглядываясь назад, я вижу, что она пыталась донести до меня то, что я обладаю силой и средствами. Справедливо, но это все равно сводило меня с ума.

Однако эта жесткость всегда сопровождалась непоколебимой любовью, преданностью и поддержкой. Если у Майи или у меня был неудачный день, или если погода слишком долго была плохой, она устраивала то, что любила называть «не-деньрожденной вечеринкой», с «не-деньрожденным» тортом и «не-деньрожденными» подарками. Или готовила что-нибудь из наших любимых блюд – шоколадные блинчики или ее особое «печенье К» («К» для Камалы). Часто она доставала швейную машинку и шила одежду для нас или для наших Барби. Мама даже позволила нам с Майей выбрать цвет семейного автомобиля – «Доджа», на котором она повсюду ездила. Мы выбрали желтый (наш любимый цвет в то время), и даже если она пожалела, что дала нам право принять такое решение, то никогда не показывала этого. (Зато нашу машину всегда было легко найти на стоянке.)