Истины на камне - [18]

— Голова!

— Слушаю тебя, Ло.

— Тоже не спишь?

— Я никогда не сплю.

— Знаю, ради вежливости спросил. Ты можешь представить, Голова, как шелестит осенний дождь и как осыпаются деревья после заморозков?

— В принципе могу, но зачем?

— Тебе, действительно, незачем. Я вот не подберу слов, чтобы ты представил, Голова. Дождь шуршит сонно, а листья опадают с печалью. Это печаль обреченности, деревья ведь, как люди, бывают молоды и стареют тоже. Они все понимают, деревья. А ты видел, Голова, как отражается восход в тихой воде? Не видел! Вода горит изнутри, от самого дна. Горит она неистово, в низинах плавают туманы. Туман я бы рискнул сравнить с тополиным пухом — его тоже легко уносят ветры. У тебя мало информации обо мне, Голова. Изволь, дополню, если хочешь, твою память некоторыми фактами. Когда я родился, ты знаешь. Мне двадцать восемь лет, рост — два метра и тридцать сантиметров. Я крепок, здоров, тем не менее не совсем полноценен с точки зрения моих соотечественников — ко мне относились как к больному, и это угнетало меня лишь поначалу, потом я привык. Со мной разговаривали как с ребенком или умной собакой. Ребенок есть ребенок, а собака, даже самая умная, есть всего-навсего собака, не так ли, Голова? Ты не отвечай, тебе пока нечего сказать. С раннего детства я увлекся историей, изучал древние языки и прочитал уйму книг в подлиннике. Захватывающе интересно, признаться, читать древние книги. Очень рано я понял, что история цивилизации — это в сущности история духовного, совершенствования человека. Ты меня понял?

— Не совсем.

— Продолжаю. И не торопи меня, пожалуйста. Возьмем наше время. Это — расцвет, подлинный триумф разума, изобилие, благополучие и беспечальность. И главный критерий в оценке каждого — его работа, критерий оценки достижений общества — работа всех. Мы говорим: мы достигли вершин потому, что наши предки умели работать, создавать, творить. И вся история теперь оценивается именно под этим углом. Наш идол — здравый смысл. Мы отделяем таким образом творца от его духа. А кто такой творец, то есть человек? Само собой разумеется, человек в наше время лишен изъянов — он добр, умен, некорыстен и совершенно объективно судит себя, знает свое место среди прочих, подобных себе. Мой дядя, например, — его тоже зовут Логвином — первый ученый планеты, председатель Академии Светил, которые определяют пути развития общества, я же — никто. Почему? Потому что мой дядя имеет выдающиеся способности, я же не нашел настоящего дела до сих пор. Но продолжаю мысль. Человек создавал блага быстрее, чем совершенствовался сам. Для иллюстрации два примера. В седой древности Европу и Азию сотрясали монголы. Они катились лавиной и сметали на своем пути все живое. Они завоевывали, покоряли и убивали без всяких моральных принципов, они были сильнее, вот и все. Спустя века появился Гитлер. Монголы имели в своем распоряжении огонь и стрелы, Гитлер имел пушки, пулеметы и газовые камеры. Суть этих сотрясателей была одна: я сильный, значит, и прав. Они опирались на темные стороны человеческой натуры. Вождь без массы — ничто. Не так ли, Голова?

— Скорее всего так…

— Вождь взывал; «Бери, пользуйся результатами чужого труда, ты сразу станешь богатым и счастливым, ты будешь Хозяином, остальное — дым и химера». И ведь шли за таким вождем с жаждой легкой наживы, с надеждой на власть, на исключительность положения. А почему опять? Потому, Голова, что человек имел скудный духовный багаж. Человечество всегда делилось на людей хороших и на людей плохих, добро всегда вступало в конфликт со злом. Эта война не имела конца, катастрофы рождали кратковременное равновесие сил, и все начиналось сначала. В итоге человек мучительно медленно поднимался по шатким ступеням к вершинам собственного «я», к идеалу, если хочешь. То был трагический путь, и не раз перед нашими пращурами разверзалась пучина, не раз судьба всего живого висела на волоске, особенно в эпоху атома. И все крутые повороты в судьбе народов, все беды и печали заложены были в самом характере человека; если ты жаден, допустим, или чрезмерно честолюбив, ты должен оттолкнуть от пирога других, чтобы нажраться самому или непременно занять господствующее положение, чтобы попирать ближнего своего. И государства часто отражали характер и цель своей элиты. Тебе понятно, Голова? Однако постой; кажется, заговорил брат мой, великий лжец Скала. Послушаем, это забавно.

Скала сидел, наверно, возле костра в окружении старейшин. Ему дали слово. Он долго кашлял. Он очень долго кашлял, похоже, выигрывал время и оценивал ситуацию. Я за него не волновался — этот вывернется, вотрет очки своим угрюмым дедам, как пить дать — вотрет!

Глава восьмая

1

Скала начал так:

— Вы спросите, о почтенные отцы, с кем я пришел и кого привел? Вы спросите, о почтенные отцы, где я встретил этого неизвестного? Для начала понюхайте меня.

В микрофоне раздалось сопение, потрескивание горящего дерева, шаги. Опять сопение. Скалу нюхали основательно и по очереди.

— Разве мертвые пахнут так, отцы? — осведомился Скала вкрадчиво. — Только вы, о мудрые, знаете, как пахнут злые духи. И как же они пахнут?