Истина или пропаганда - [27]
Любопытная вещь: вместо того чтобы выразить свою неуверенность каким-нибудь одним словом, Дарвин применяет длинные выражения, вроде: «насколько позволяет наше неведение»; «не смея утверждать категорически»; «не решаясь строить догадки»; «если моя гипотеза верна»; «трудно прийти к каким-либо заключениям»; «с некоторым сомнением склонен считать»; «несмотря на нашу неосведомленность»; «если я не слишком себя обманываю». На протяжении всей книги встречается по меньшей мере восемь сотен указаний на неуверенность автора — до полдюжины на каждой наугад открытой странице!
Скажите, как долго вы будете поддерживать отношения со страховой компанией, которая составляет полисы таким языком? Подпишете вы контракт, сформулированный таким образом? А вообще-то, признайтесь честно, вы читали это произведение Дарвина? По всей вероятности, нет. Но вы по крайней мере знаете, что уже больше столетия миллионы людей уверены, что в нем содержится классическое объяснение нашего происхождения. И это несмотря на то, что автор восемьсот раз произносит фразу «я не знаю» или ее эквиваленты!
Неужели вас нисколько не шокирует, что этот общепризнанный труд остро страдает недугом отсутствия убежденности? Неужели вас нисколько не пугает, что эта книга построена на таких шатких основаниях, слишком шатких, чтобы довериться ей? Не вызывает ли это у вас жгучей потребности в свидетельстве более основательном, более надежном, более заслуживающем нашего доверия? Безусловно!
Видите ли, слишком просто вознести на пьедестал науку и забыть, что некоторые проблемы даже наука разрешить не может. Особенно часто мы забываем об этом в случае, когда речь идет о далеком прошлом, тускло освещенном весьма скудными научными данными. Ученые прилагают все усилия, чтобы максимально использовать имеющийся в их распоряжении материал. Но мы легко забываем, что значительная часть того, о чем нам говорят ученые, отнюдь не является фактом. Это скорее их интерпретация фактов. Вот почему у стольких людей возникает впечатление, что между наукой и религией существует конфликт. В действительности никакого конфликта по поводу существующих фактов нет. Спор касается только интерпретации этих фактов. Трудность же состоит в том, что интерпретация строится порой на совершенно недоказуемых предпосылках.
Ископаемые остатки, например, находят в горных породах, причем в определенном порядке. Это факт. Но что означает сей порядок? Ответом на это является интерпретация.
Скажем, где-то обнаруженные остатки явно принадлежат скелету человека. Они, по-видимому, древние. Ученый заинтересовывается и предпринимает попытку реконструировать скелет. У него, как вы понимаете, имеются в наличии не все кости, поэтому ему приходится восполнять пробелы воображением. Я думаю, вам понятно, какие здесь могут быть допущены ошибки.
Теперь представьте, что скелет пытаются облечь во плоть, нарастить на кости мышцы. Вы, конечно, допускаете, что двое различных ученых могут прийти к совершенно противоположным результатам? Окончательную реконструкцию едва ли можно будет назвать научной. Она слишком зависит от заранее сложившихся представлений каждого ученого. Одни и те же кости могут быть подогнаны друг к другу, восполнены догадками и производить впечатление очень, очень древних — или очень современных. Не так ли?
Я проиллюстрирую это на примере из области археологии. Археологи, похоже, только и делают, что раскапывают разбитые керамические сосуды. Они соединяют обломки и датируют древние культуры по стилю сохранившейся керамики. И в целом они справляются с этим неплохо.
Но я хочу, чтобы вы увидели, что склеить вазу из обломков можно далеко не единственным способом. Этот пример мне любезно предоставил д-р Леонард Брэнд, декан биологического отделения аспирантуры Университета Лома Линда.
Представьте, говорит он, что какой-то археолог — назовем его Уильям — ведет раскопки в руинах древнего города. Он находит несколько осколков керамики и определяет, что они являются частью разбитой вазы. Все, чем Уильям располагает, — это несколько фрагментов (рис. 1).
Если Уильям желает знать, как выглядела эта ваза, он должен прибегнуть к воображению. И это никак не будет похоже на складывание картинки-головоломки, когда у вас в наличии все фрагменты. У Уильяма нет всех фрагментов. Поэтому он предпринимает все, на что только способен. Он использует свои археологические познания и всю информацию о древних культурах и осуществляет реконструкцию (рис. 2), исходя из своих представлений о том, как выглядела данная ваза. Темные куски — это фрагменты, которые он раскопал. Светлые — его фантазия. Или назовем это по-другому. Осколки керамики — это факты. А светлые части — это его интерпретация фактов. Никто не усомнится в его фактах. Но кто-нибудь, уверяю вас, обязательно усомнится в его интерпретации. Теперь допустим, что некто действительно усомнился. К решению этой задачи подключается другой археолог — назовем ее Маргарет. Она считает интерпретацию Уильяма ошибочной и полагает, что ваза должна быть выше. Кроме того, она убеждена, что у вазы должно быть два ободка, а не один. Используя те же самые осколки, те же самые факты, она осуществляет реконструкцию, которая выглядит совершенно иначе (рис. 3).
