Исследования о самовольной смерти - [13]

Римляне как и вообще всё язычники, не ценили человеческой личности самой по себе. Эта личность приносилась в жертву государству. И таким образом одною из главных причин, увеличивавших количество самоубийств в Римской империи, была невозможность приложить свои силы к живому самостоятельному делу. Гордые, самолюбивые личности уже не могли рассчитывать на славу, основанную на заслугах. Их честолюбие уже не находило себе исхода в борьбе партий и идей. Над всем миром носился дух одного человека и этому одному надо было поклоняться, пред ним раболепствовать, чтобы заслужить себе право отправлять общественные обязанности. Большинство именно так и делало. Мир признал волю одного лица; человечество отказалось от всякой самостоятельности, предоставив своему владыке делать с собою, что ему угодно. В это испорченное время конечно были всё же люди достойные, скорбевшие о нравственном упадке Рима и искавшие утешение в науках и религии. Но увы, языческая религия не могла их удовлетворить, а философия Стоиков, наиболее подходящая к духу Римлян, суровому и энергичному, породила в них презрение к жизни, т. е. подготовила такую почву, на которой самоубийства также неизбежны, как молния при громе. В это время вошел в обычай тот род смерти, от которого умер Сенека и который был уже нами описан выше. Знатный Римлянин садился в ванну, открывал себе вены и, продолжая беседовать со друзьями, тихо засыпал на веки от потери крови и сил. Нередко в эти минуты он заставлял своих рабов и рабынь петь, декламировать греческие и латинские стихи, или плясать вокруг своей кровавой ванны полуобнаженным красавицам. И вихрь этих последних впечатлений всё таки не мог возбудить в нём сожаления к тому, что он без страха покидал в этой жизни, так велико было его презрение к ней и сильна решимость умереть.

Всего поразительнее, что Римляне так спокойно умирали, не веруя в загробную жизнь. Ведь Римлянина по его понятиям за гробом ожидало полное небытие, совершенное ничтожество.

Действительно не понятно, как гордый дух Римлянина мог примириться с мыслью, что после его смерти его не будет, совсем нигде не будет? На это часто возражают, что гнетущая мысль о ничтожестве существования, порожденная неверием, большею частью приводит людей к тому отчаянию, в котором они наиболее способны на самоубийство. Но объяснение это кажется жалким софизмом. В самом деле, ведь если человеку так дорога мысль о бытие, что одно сомнение в возможности вечного бытия повергает его в отчаяние, то как же допустить, что тоска о кратковременности жизни побуждает людей сделать ее еще короче? Нет уж если отвергать загробную жизнь, то тогда понятнее учение Эпикурейцев, которые спешили насладиться земною жизнью. Неверие же Стоиков в посмертное существование было одним из условий, удерживающих их в их решимости умереть, а никак не предрасполагало их к самоубийству. Как не гадка жизнь в разлагающемся обществе, как не больно сознавать тщетность и неприменимость своих сил и душевных дарований, но еще больнее сознавать, что вот сейчас мое существование окончится и от моей личности, воли, сомнений останется одно имя, один звук, ничего… Как не худа жизнь, но она лучше нуля. Вся природа боится пустоты, вечного покоя и человеку свойственно избегать наступления этой пустоты.

Не в отсутствии веры в загробную жизнь нужно искать причин страшного развития самоубийств в Римском государстве, а скорее в тех особенностях склада общественной и частной жизни Римлян, которые ясно можно проследить даже в этом кратком историческом очерке, самоубийств в Римском государстве.

Необходимым условием, при котором особенно сильно развивается страсть к самоубийству, следует признать «презрение к жизни». Презрение же к смерти не есть отличительный признак самоубийц, а качество присущее вообще всем храбрым, великодушным людям.

Чтобы в обществе создалось сознательное презрение к жизни, для этого нужно, чтобы несколько условий шли рука об руку, а именно: распущенность нравов, половое переутомление, а в связи с ним нервное расстройство; неправильное воспитание, направленное на развитие в юношах убеждений, что жизнь не составляет сама по себе высокой и благой цели; притупление чувств любви и привязанности к родине и к семейному очагу; пример других самоубийц и полное отсутствие законодательных норм, могущих хоть сколько нибудь сдержать стремление к самоубийству опасением подвергнуть через него несчастьям близких любимых существ или самому по смерти подвергнуться поруганиям и позору.

Впрочем на последнем условии нельзя очень настаивать, потому что против него можно возразить очень много. Во первых говорят, что человека, решившего умереть, не может остановить мысль, что над бедным его телом будут издеваться. Для неверующего, говорят далее, лишение погребения не может составлять такой угрозы, которая в состоянии остановить его от гибельного стремления к самоубийству, а если верующий в Бога и его заповеди решается преступить Божественные запреты и лишает себя жизни, то человеческий запрет лишить его погребения не властен остановить руку такого самоубийцы. Далее говорят, что наказывать бесчувственное тело также не разумно, как наказывать мраморную статую. Душу же умершего, человеческое законодательство не в состоянии карать своими нормами. Что же касается до лишения силы предсмертных распоряжений самоубийц, до конфискации его имущества и до запрещения носить по нём траур, то всё эти меры ложатся тяжким наказанием на родных и близких самоубийцы, ни в чём не повинных. Если же рассматривать эти меры, как средство, предупреждающее самоубийство, то придется признать это средство вовсе не-достигающим своей цели Если самоубийца эгоист ни о ком не думающий и никого не любящий, то перспектива нанести ущерб своим наследникам не слишком его встревожит; если же на оборот, будучи примерным отцом, мужем или сыном, он при всей любви к родным чувствует такое влечение к смерти, что не желает или не считает возможным жить на благо и радость своих ближних, то угроза закона его не остановит от приведения в исполнение его намерения.