Испытательный пробег - [15]

— Имя мое Манучер, — рассказывал Иноземцев, — по-персидски значит «талисман». У них там таких имен, Петя, Коля, как у нас, нет. У них каждое имя — предмет или понятие. К примеру, можно назвать ребенка… автомобилем.

— Девочку так не назовешь, — засомневался Николай Николаевич, чуть приоткрывая глаза.

— Девочку, конечно, — не сразу согласился Манучер, — но для девочек другие есть имена. Девочка может быть — Дорогой, Березкой, плохо разве? Дальней дорогой… Искристой дорогой… — И вдруг засмеялся ослепительно белозубо. — Девочка Полуторкой может быть.

— Искристой дорогой, — хмыкнул Николай Николаевич, — Полуторкой… Шутник вы, дяденька.

Перед отъездом он говорил мне, что Манучер Иноземцев отличается «автомобильным» складом ума, подлинный шоферюга, в суждениях нетороплив, побеседовать с ним одно удовольствие, — интересно и поучительно, но прежде всего следует обратить внимание, как он водит свою старенькую «Победу» цвета «кофе с молоком». (Очень для «Побед» когда-то распространенный цвет.)

Ровесники манучеровского автомобиля, такие же «Победы», давным-давно пошли в металлолом. Остались музейные экспонаты да редкие реликтовые экземпляры, громыхающие по дорогам слабым напоминанием того радостного автомобильного племени «Побед», родившихся сразу после Победы сорок пятого года. Как они были прекрасны! Сколько надежд будоражили у юного Яковлева, про которого я еще ничего не знал! У них в детском саду учили хором: «Где танки ковали в военную пору, машину собрали быструю, скорую». Шаг на месте! Ручки в стороны! И… все хором: «Упругие шины у нашей машины, кузов машины — окраски мышиной». Опять шаг на месте, и дальше совсем динамичное, перекликающееся с песенным, довоенным, — «когда нажмут водители стартеры…»: «В машину влезает умелый шофер, шофер нажимает ногой на стартер, и вмиг оживает послушный мотор».

Пришло время, машины его детства вымерли, уступив трассу. Они были разобраны на запчасти, машины его детства, — «эмки», «Победы», «Волги»… Разрезаны автогеном. Они догнивали на ржавых автомобильных кладбищах, когда он начал первые опыты. Их шины служили кранцами, чтоб мягко было швартоваться речным тихоходным баржам, или валялись присыпанные землей в придорожных оврагах. Их хромированные олени, сиявшие на жарких капотах, хранятся в тихих сервантах, — он одного такого увидел среди хрустальных рюмок и расстроился. Погрустнел. Для него вообще были характерны резкие переходы. «Веди себя прилично, — сказала жена. Они были в гостях. — Веди себя прилично, я настаиваю». А он не мог прилично, он думал, куда же девались машины, за которые не жалко было, кажется, и душу отдать. Машины, о которых с сердечным замиранием мечтали и грезили теперешние лысые дяди с инфарктами и одышками, а тогда быстрые мальчики, его ровесники в первых болоньевых плащах с белыми шарфиками?

Только старушка Манучера и не думала стареть. Хозяин ей мотор заменил. Сердечко. Всю ходовую часть перебрал, отладил, лонжероны сделал из легированной стали, чтоб ржа не ела. Ну, конечно, веселенькие чехлы постелил — приличную женщину прокатить не стыдно.

— Под фрау катишь? — смеялся Николай Николаевич, на что Манучер с той же интонацией отвечал:

— Я мужик авто-мото…

За рулем он сидел куль кулем, то есть спокойно. Руки у него безвольно расслаблены, во всей широкоплечей жилистой фигуре проглядывает кошачья мягкость, позволяющая в любое мгновение собраться и сразу же отреагировать лучшим образом на любую дорожную непредвиденность. Он профессионал. В его манере не замечалось блеска многоопытных частников, для которых езда, в общем-то, радость, отвлечение от основной работы, отдых и спорт. Он работал. И манера его работы внешне была неприметна. «Мое дело рулить», — говорит он. И рулит, точно выдерживая свой курс, без азарта и без напряжения. Стрелка на спидометре застыла на отметке «90» и не дрогнет.

Мы едем в Дмитров.

— Смирная у тебя машинка, — говорит Николай Николаевич.

— Проверенный аппарат. Не первый год вдвоем.

— Легко бегает. Клапана постукивают.

— Распредвал. Отлажу. Чего ей, дурехе, не бегать.

Я присмотрелся к тому, как ведет Манучер свой автомобиль, и скоро понял: за рулем виртуоз. На забитом шоссе гремели навстречу тяжелые самосвалы, дымили межгородские автобусы, лихачили молодые солдаты — Манучер ехал себе и ехал, вроде бы никого не обгонял, в левый ряд не лез, а все получалось, он впереди. Догадавшись, что меня занимает, Николай Николаевич рассказал историю, годную для застольного «кавказского» тоста: четыре человека — двадцатилетний, тридцатилетний, сорокалетний и пятидесятилетний — после кораблекрушения попали на необитаемый остров в безбрежном океане, слепящем, как асфальтовое шоссе. Попали на остров, и у них бинокль — и все. Двадцатилетний смотрит, видит вдалеке на таком же острове — прекрасная девица, тоже, наверное, попала в результате кораблекрушения. Он сказал: «Ребята, я поплыл!» И в воду — бух! Тридцатилетний прикинул расстояние. «Эх, — говорит, — потонет парень. Надоть плот строить, Кон-Тики». Построил и поплыл. «Чудаки, — сорокалетний заметил, — чего суетиться? Сама приплывет». А мужичок пятидесяти годов взял оптический инструмент, посмотрел, поглядел на соседний остров, на красавицу, под развесистой пальмой она стояла, надо думать, и говорит: «Ну посмотрел, и довольно. С меня хватит». Мы помолчали.