Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - [15]

Продолжим обзор предвоенной ситуации с позиций глобальной политики.

В 1930-е гг. для Кремля настал благоприятнейший момент: одни великие державы ослабли (Англия, Франция, США), другие же (Германия, Италия, Япония) встали на путь активной военной экспансии, что рушило общемировой баланс сил и открывало путь к самым невероятным политическим комбинациям. Одной из них стал пресловутый пакт Молотова – Риббентропа.

Советская историография преподносила советско-германский договор как исключительно миролюбивый шаг, призванный отсрочить войну с Германией, чтобы лучше подготовиться к отражению возможной агрессии с ее стороны. Искусственность такой трактовки договора в общем-то всегда была очевидной. И не потому, что в августе 1939 г. у Германии не было общей границы с Советским Союзом. Вероятный захват Польши и Прибалтики выводил ее к рубежам СССР по широкой дуге. Главным было то, что Красная Армия в 1939 г. значительно превосходила вермахт по всем видам вооружений, особенно в танках и артиллерии. Германия располагала скудными запасами сырья и военных материалов. Лишь скоротечность военных кампаний 1939–1940 гг. не поставила вермахт под угрозу снарядного голода. Германия могла планировать войну с Россией, только усилившись за счет разбитых противников. Для чего же Сталину в таком случае был нужен договор с Германией?

На поверхности лежит следующее умозаключение: в результате договора Гитлер выиграл ближнюю перспективу, а Сталин – дальнюю. Гитлер мог теперь воевать в Европе, не боясь за восточный тыл, а Сталин – не опасаться совместного удара Японии и Германии. Кроме того, расстояние от западной границы до Москвы выросло с 600 до 1 тыс. км, а до Берлина сократилось до 750 км. В будущем это преимущество должно было сказаться. Но за все хорошее надо платить. Чем же заплатил Кремль?

Любимый тезис критиков Сталина: Красная Армия нанесла удар в спину Польского государства и «героически сражающейся польской армии». Но, во-первых, организованная борьба польской армии закончилась к 17 сентября. 14 сентября немцы заняли Брест, 15 сентября – Белосток, 16 сентября – Новоград-Волынский (это уже недалеко от советско-польской границы). Во-вторых, 16 сентября польское правительство находилось в бегах и вело переговоры с Румынией об убежище. 17 сентября оно, наконец, смогло пересечь желанную границу. Государством больше никто не руководил. Западные районы Белоруссии и Украины оказались «бесхозными». Вот если бы польское правительство осталось на территории Польского государства, а польская армия отходила на восток с намерением продолжать борьбу, пока французская армия не начнет активные действия и не оттянет германские дивизии, и в это время Красная Армия ударила бы с тыла, тогда да, можно было бы корить вероломного Сталина. Но в той ситуации при желании «вероломствовать» не было нужды. Польское государство развалилось, а ее правители и верховное командование сбежали с тонущего корабля. Вопрос же: «Надо ли было отдавать западную часть Украины и Белоруссии Германии или взять себе?» – вопрос политического вкуса. Ныне сбылась мечта критиков Сталина, и современная граница России проходит недалеко от Смоленска и Ростова. «Правда восторжествовала! – могут восклицать они. – Зря Сталин старался». Но это лишь одно представление о голубом счастье, которое может не совпадать с другими. Любопытна оценка сталинского шага У. Черчиллем. В своих мемуарах, изданных, кстати, в годы «холодной войны», он писал: «В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи… Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной» (2, кн. 1, с. 180). То есть, судя по последним словам, сам Черчилль, как глава другой империи, поступил бы точно также. Это и есть реальная политика.

Именно в соответствии с ней Сталин вопреки утверждениям советской и нынешней «официальной» историографии был заинтересован в возникновении войны в Европе. И не только потому, что в этом случае получал свободу действий в отношении Финляндии, Прибалтики и т. д., но и по более веской, глобальной, причине. Он предпочел, чтобы не СССР, а другие военные державы истощили себя во взаимной борьбе. Естественно, не вина Сталина, что надежды оказаться в выигрыше от перспективы длительной войны на Западе не оправдались. Новая германская военная машина в отличие от 1914 г. сумела реализовать концепцию блицкрига. И то, что за это его критикуют и понятно («как он смел строить такие расчеты без согласования с Западом!»), и непонятно, ибо неужели правитель государства должен обрекать свою страну на истощение, если есть иная перспектива в неизбежно надвигающейся войне? И неужели западные политики не хотели бы вместо войны у себя дома, войны СССР и Германии? Хотели, и очень… Но не получилось.

На этом суждении можно было бы поставить точку, ибо в планах Сталина не было ничего такого, чего не было бы в истории мировой политики и дипломатии. Но пакт Молотова – Риббентропа стал одним из источников нового раунда холодной войны в сфере истории. Ныне спор вокруг договора в основном ведется между теми, кто требует осуждения его без всяких оговорок, и теми, кто защищает целесообразность такого соглашения. Та сторона, что требует осудить Сталина за его политику, приводит такой довод: мол, это аморальный поступок, так как был заключен договор с агрессором и фашистским режимом. Однако такой аргумент несостоятелен. Во-первых, первыми с фашистами заключили соглашение о разделе сфер влияния в Европе правительства Франции и Великобритании в Мюнхене. Собственно, именно мюнхенский сговор о разделе Чехословакии и согласие признать аннексию Австрии сломали возможную систему коллективной безопасности в Европе (ведь представителей СССР в Мюнхен не позвали, и договор был заключен сепаратно). Путь к войне был открыт не в августе 1939 г., как это пытаются представить желающие сделать козлом отпущения СССР, а в сентябре 1938 г. Сталин лишь использовал «матрицу», логику соглашения, ничего принципиального не изобретая. Как надо было вести политику «здорового эгоизма», ему наглядно продемонстрировал Запад: чтобы оградить себя от войны, Франция и Англия готовы были отдать на растерзание свою союзницу. Возникал естественный вопрос: что же в таком случае ждать от них Советскому Союзу?