Испытание - [8]

Первыми приходят в себя близнецы. Не успеваю я опомниться, как оба стискивают меня в объятиях (у нас это называется «гамбургер») и наперебой орут слова поздравления. Следующим меня обнимает Хеймин – менее бурно, но не менее искренне. Потом наступает мамина очередь. Когда она обнимает меня, у нее дрожат руки, зато на губах улыбка гордости. Она спрашивает, что мне можно взять с собой и когда отъезд. У меня почти нет времени, чтобы ответить, и я не замечаю, как Зин выскальзывает из комнаты. В следующий момент раздается стук в дверь – это пришли мои подруги.

Как я рада их видеть, особенно Дейлин! Возможность проститься с каждой – настоящее счастье. Мой рассказ об Испытании и об остальных избранниках сопровождается их счастливыми криками и слезами. Больше всех радуется и одновременно горюет Дейлин. Она пытается замаскировать свою печаль широкой улыбкой, но я замечаю, что на протяжении вечера она то и дело отходит в тень, подальше от меня и от остальных, которых всегда считала моими подругами, а не своими. Мне за нее страшно. Моим родным будет меня, конечно, не хватать, но все-таки они остаются вместе. А у Дейлин теперь вообще никого нет.

Поэтому когда мама сообщает собравшимся, что вечеринка подошла к концу, первая, с кем я спешу проститься, – это Лайен Мэддоуз. Она не визжит от восторга и не ищет моего внимания, а просто тихо стоит у двери, дожидаясь моих братьев, которые проводят девочек домой. Мы с Лайен не очень близкие подруги. Всегда здороваемся, завидя друг дружку, но редко вместе обедаем или болтаем после уроков. Но нас кое-что связывает, потому я ее и пригласила. Знаю, что она помнит это «кое-что». Надеюсь, эта память означает, что я могу рассчитывать на ее помощь.

Девчонки визжат и громко болтают у меня за спиной, а я обнимаю Лайен. Она готова отпрянуть от удивления, но сдерживается. Я шепчу ей на ухо:

– После моего отъезда Дейлин будет нуждаться в подруге. Можешь за ней приглядеть? Постарайся, чтобы ей не было одиноко. Пожалуйста!

Лайен отвечает мне объятием. Я буквально чувствую, как она взвешивает мою просьбу. Ее ответ еле слышен, но я от облегчения и от признательности близка к слезам. Дейлин не останется одна.

Лайен уходит, не оглянувшись, а я прощаюсь с остальными. Дейлин не торопится, она уйдет последней. Мне видно, как она борется со слезами, когда обещает присоединиться ко мне в Тозу-Сити на следующий год.

– Я постараюсь учиться как никогда раньше. У них не будет лучших вариантов, придется выбрать меня.

Только голос Лайен, позвавшей ее снаружи («Дейлин, ты идешь?»), не позволяет моему сердцу разорваться, когда моя лучшая подруга скрывается из виду. Лайен понимает опасность темноты и одиночества. Четыре года назад я не позволила темноте проглотить ее, случайно увидев, как она, стоя на краю глубокого оврага за колонией, готовится спрыгнуть вниз. Я отвлекла ее разговором. Про ее отца, работающего на правительство в Тозу-Сити, про мать, ненавидящую жизнь в Пяти Озерах и вымещающую на дочери разочарование и злость. Насколько я знаю, Лайен никому, кроме меня, не показывала шрамы, оставшиеся у нее от нанесенных матерью побоев. Мой отец и магистрат колонии постарались, чтобы мать Лайен уехала к ее отцу в столицу, а Лайен взяла к себе другая семья в нашей колонии, и у девочки опять появились причины улыбаться. Очень надеюсь, что теперь Лайен поделиться улыбкой с Дейлин.

После ухода братьев, отправившихся провожать моих подруг, дом кажется непривычно просторным. Я помогаю родителям вымыть посуду и навести порядок в главной комнате. Наш нынешний дом достаточно велик. Кроме гостиной у нас есть еще две комнаты. Та, что справа, принадлежит родителям, та, что слева, – братьям и мне, хотя Зин и Хеймин – такие храпуны, что я перешла спать в гостиную, где наваливаю перед камином одеяла. Сейчас я улыбаюсь. Отъезд в Тозу-Сити на Испытание означает, что я снова смогу спать в нормальной постели.

Пока мы работаем, мама болтает о том, что даст мне с собой и как мне следует вести себя в городе. Много раз она прерывает свою работу и заливается слезами: все-таки я – первый ее ребенок, покидающий дом. Отец в такие моменты помалкивает, хотя я вижу, что ему есть что сказать.

После того как вся посуда вымыта и убрана, отец говорит мне:

– Не хочешь пройтись?

Мама готова что-то возразить, но он говорит:

– Знаю, Сие надо собираться, но, когда мальчики вернутся, начнется кавардак. Я хочу провести с дочерью несколько спокойных минут.

Мама всхлипывает, у меня сжимается сердце, и я ныряю с отцом в темноту.

Он берет меня за руку, и мы бредем вокруг дома, направляясь в сад. Над нами появляются луна и звезды. Они еле видны. Говорят, когда-то небо было чистым и в безоблачную ночь звезды сияли, как алмазы. Может, так и было, но мне трудно это представить.

За домом отец нажимает на рычаг электропитания. Сначала раздается гул, потом двор один за другим озаряют огни, освещающие наши розы, маргаритки, огород за домом. Растительностью занимаются отец и братья, а свет – моя работа. В колонии строгие правила экономии энергии, в нашем районе электричества вырабатывается мало. Большая часть жилищ обходятся вовсе без электричества, если жители не умудряются вырабатывать его самостоятельно. Делать это пытаются немногие, людям вполне хватает свечей и костров. Несколько лет назад я решила принять вызов и уговорила отца позволить мне поэкспериментировать с лишними оросительными трубами, с остатками медной оплетки и прово́дки. У мамы я выпросила стеклянные банки, немного соли (у нас она на вес золота) и разного другого барахла и приступила к работе. Результат – гирлянда из пятнадцати ламп, питаемых энергией от моих солнечных панелей, накапливаемой за день. Теперь я сумела бы создать гораздо более совершенную систему, но отец настаивает, чтобы мы пользовались этой. Моя разработка освещает уже третий по счету двор, и я гадаю, как скоро мы переселимся в очередной раз. Но быстро вспоминаю, что, когда придет время переселяться, меня здесь уже не будет, придется семье обойтись без меня.