Испытание на прочность - [18]

Они советовали мне бросить эту квартиру, подыскать другое жилье. Предлагали помощь в поисках новой квартиры. Предлагали пользоваться их телефоном. Предлагали хранить у себя мои рукописи. Они сочувствовали мне безгранично и вновь и вновь справлялись у меня тоном, каким обычно расспрашивают больного о самочувствии, продолжаются ли обыски. Словом, они были просто не способны представить себе, как человек, знающий, что квартиру его в течение вот уже более девяти месяцев постоянно обыскивают, что вот уже более девяти месяцев за ним ведется тайная слежка, — как такой человек вообще может существовать.

Может, вполне может. И даже без заметных осложнений. Со временем к этому просто привыкаешь. Не то чтобы я не могла уже обойтись без обысков и тайного наблюдения за моей скромной особой. Около двух месяцев назад, к примеру, я составила длинное, на полутора страницах, послание министру внутренних дел, где, коротко изложив вышеописанные события, задала вопрос, не принадлежит ли снимаемая мною квартира на шестом этаже дома номер 7 по улице Д. к так называемым «бывшим террористским квартирам», которые, согласно многочисленным сообщениям прессы, занесены в особые списки ведомства по охране конституции. Я задала также вопрос, действительно ли в моей квартире регулярно проводятся обыски. Естественно, ответа я не получила до сих пор. И в любом случае не ожидаю положительного ответа. В каком-то смысле меня вполне устроил бы и отрицательный ответ.

Как я уже говорила, к обыскам в собственной квартире тоже привыкаешь. Привыкаешь и к постоянной слежке за собственной скромной особой, будто ты государственный преступник, которого вот-вот разоблачат. Привыкаешь вести существование, так сказать, «прозрачного человека», о котором властям известно и когда ему удаляли миндалины, и на какое время он договорился о встрече с налоговым консультантом, и к какому часу друзья пригласили его на ужин, человека, о котором властям известно даже, что 5 мая 1979 года на счету у него было пять тысяч девятьсот сорок три марки, ни больше ни меньше, и что в ближайшее время на его счет должен поступить перевод с радио на сумму три тысячи пятьсот марок.

Исключительно для того, чтоб оставаться в курсе, я выдумываю время от времени все более изысканные способы маркировки. И если, возвращаясь из отлучки, нахожу все на своем месте, то отнюдь не вздыхаю с облегчением. Я просто отмечаю сей факт, без радости и без надежды. Если же по возвращении обнаруживаю изменения — например, острие шариковой ручки на рукописи сдвинуто на несколько слов или строчек, — я чувствую разве что небольшой, в самом деле небольшой, булавочный укол. Я делаю глубокий вдох и выдох, бегло заглядываю в другие помещения, проверяю, стоит ли по крайней мере на прежних местах мебель, лежат ли другие вещи так, как я их оставила. Я уже давно не ищу в квартире следов, которые могли бы оставить незваные визитеры.

Обыски и постоянное наблюдение стали мало-помалу частью моей жизни. И с течением времени почти утратили свой вначале не только угрожающий, но еще и скандальный характер. Они, конечно, занимают мои мысли, но совсем не в той мере, как несколько месяцев назад, когда я чуть было не потеряла голову. И быть может, незваные визитеры с недавних пор начали вновь, как когда-то, выключать лампу на столе в мое отсутствие для того лишь, чтоб вывести меня из себя, напугать, побудить к необдуманным действиям, которые неопровержимо докажут, что я террористка и заклятый враг нашего государства — таковой они, очевидно, и считают меня до сих пор по непостижимым для меня причинам.

Что они подобным образом извещают меня о своих визитах в мое отсутствие, я при всем желании не могу больше приписать небрежности, невнимательности тех деятельных сотрудников и сотрудниц особой государственной службы, которые вот уже более девяти месяцев устраивают сходки у меня на квартире. О привычке оставлять лампу на письменном столе включенной на весь день, независимо от того, работаю я или нет, дома я или нет, могли говорить разные люди. Причуда эта со временем могла стать известна и сотрудникам особой государственной службы, им ведь и так известно обо мне весьма много. Их намерение, выключая лампу, извещать меня о своих визитах в мое отсутствие, доказывает, что они решили взять меня измором, что в случае со мной наибольшего эффекта они ожидают от так называемой «пробы на разрыв», испытания на прочность.

Нельзя месяцами жить в непрерывном напряжении. Нельзя месяцами ожидать, что микроскопичности происходящих событий, крайней их неопределенности будет положен конец и на смену придет нечто вещественное, зримое, ведущее наконец-то к драматической кульминации. Нельзя месяцами искать доказательств, если другая сторона стремится как раз к тому, чтоб, с одной стороны, оставить явный след, с другой же — сделать след этот настолько ничтожным, мелким, далее сомнительным, что тот, за кем они следят, попадет в дурацкое положение, пытаясь сослаться на него, представить его в качестве улики, и даже рискует прослыть полоумным.

Выходя из дома, я уже внимания не обращаю, преследует ли меня кто-нибудь в машине или пешком. Слишком много сил уходит на то, чтобы постоянно регистрировать все или по крайней мере максимум происходящего вокруг, регистрировать и пытаться объяснить. Вдобавок тот, кто подходит к окружающему с предубеждением, рождающимся из вполне определенных подозрений, рискует легко впасть в ошибку.