Испытание чувств - [24]

Рядом с ней был красивый молодой человек, высокий, с зачесанными назад длинными волосами, с острыми очертаниями скул на тонком серьезном лице. Он смотрел на нее, а не в объектив, со слегка сардоническим выражением на лице. Должно быть, он только что сделал какое-то саркастическое замечание, и я довольно улыбнулась… Он всегда так себя вел, но в этих темных глазах ясно читалась любовь.

Я изучала фотографию в поисках намека или причины той сердечной боли, которую он причинил мне впоследствии, но тут любовь была еще свежа, и я ничего не нашла. Я так сильно любила его и так глупо верила, что он тоже меня любит! Съежившись в своем тулупе, не чувствуя холодного ветра, дующего с озера, я погрузилась в прошлое, снова очутившись в Оуквиле и в своей юности.

Оуквиль – это промышленный город, и, как многие такие города, он вырос у реки, которая питала фабрику. Река протекала прямо через центр города, разделяя его, как стеной, на две половины. В городе не было даже двух сотен ярдов в длину, но он мог тянуться на две сотни миль.

На одной стороне (на северном берегу реки) стояли просторные кирпичные дома, были изумрудно-зеленые газоны с яркими цветами, Оуквильский «Кантри Клаб», где на выложенном плитняком внутреннем дворике колыхались на солнце яркие зонтики. Ночью золотой отсвет этих домов танцевал на темной воде, и музыка плыла над рекой вместе с легким ветерком.

Это была частная собственность, включавшая теннисные корты и бассейны на задних дворах, высоченные дубы и клены, склонявшиеся над дорогами, прямые проезды для машин и дорожки, тщательно выложенные плитняком или цементными блоками. Элегантные просторные дома со шторами во всю стену и дубовыми полами, все окружение говорило о преуспевании хозяев. Там жило руководство фабрики и узкий круг Оуквильской элиты. Это был мир Ричарда.

На другой стороне реки (на южном берегу) узкая разбитая дорога тянулась вдоль берега, где стояли один за другим усталые трехпалубные суденышки. На берегу громоздились ряды строений – когда-то преуспевающая шерстеперерабатывающая фабрика, на которой много лет проработал мой отец и благодаря которой вообще возник город Оуквиль. Теперь все эти дома стояли пустые – четыре этажа красного кирпича, усыпанного сотнями окон, в основном разбитых.

Немного дальше, если пройти несколько поросших сорняком пустырей, находилась пиццерия Заля, а на углу улицы Портер был рынок Винни. Я жила неподалеку от этого угла. Здесь не было высоченных дубов, наши дворики были заполнены овощами и фруктовыми деревьями: тут никто не тратил землю на выращивание бесполезных цветов или декоративных деревьев.

Я не знаю, лучше ли один способ жизни другого, но знаю, что я и мои друзья завидовали людям, жившим на северном берегу, и я не могу себе представить, чтобы кто-то из них завидовал мне. Все это был один и тот же город, но я выросла на улице Портер, а Ричард – на Кинсли-Роуд, в Эджвуд-Парк. Это был другой мир.

Единственная причина, по которой я вообще познакомилась с Ричардом, заключалась в том, что в Оуквиле была одна школа, и, если между нами были какие-то социальные различия, в школьном возрасте мы совершенно о них не знали. Ожидания наших родителей по поводу высшего образования, карьеры, подходящих партнеров для своих отпрысков – все это могло различаться, и наши родители, безусловно, держались раздельно, но дети в основном общались все вместе, независимо от того, кто где жил. У нас была своя часть снобов и антиснобов, но было и много таких пар, как мы.

Мы с Ричардом регулярно виделись в течение лыжного сезона, но ходить вместе на танцы в «Спринг Флинг» мы стали, когда он поступил в колледж. Мы ходили вместе пять лет – до того лета, когда расстались, перед его последним курсом в колледже.

Боже, как я любила этого парня! Темные глаза, яркие и живые, постоянно меняющие выражение в зависимости от настроения… Озорничая, он умел выкатывать глаза, добавляя к этому лихую улыбку, как бы приглашавшую тебя принять участие в его шутке… Но через секунду его взгляд менялся от пронизывающего насквозь до мягкого, теплого, с оттенком желания. От одних воспоминаний у меня внутри все задрожало в радостном возбуждении. Глаза, как будто превратившиеся в два глубоких озера, мерцающие теплым светом, который озарял его лицо и освещал мою жизнь…

Когда Ричард хотел собраться с мыслями, он пользовался своими длинными узкими руками пианиста для того, чтобы в задумчивости подпереть подбородок ладонью, и это придавало дополнительное очарование его словам. А когда эти руки бродили по моему телу, я вся трепетала в предвкушении, меня бросало в дрожь при мысли о неизбежности перехода от уютного тепла наших объятий к полному пробуждению… Но ни разу, ни разу мы не прошли «весь путь»…

Первая любовь! Возбуждение, дрожь, эмоции, колеблющиеся от сжимающей сердце боли до парящего экстаза восторга… И в результате – неизбежно разбитое сердце, никогда больше не любившее так свободно, создавшее себе раковину, чтобы прятать в ней и возвышенное счастье, и бездонные глубины горя… Первая любовь! Я в этом не одинока, мы все прошли через это…