– Не угодно ли будет, князь, снять эполеты? – сказал один из секундантов, укладывая пистолеты в ящик. – Золото – слишком видная цель для противника.
– Вы так строги, любезный посредник мой, что я того и жду приглашения оставить здесь и голову, потому что она еще виднейшая цель…
В это время послышался стук у двери. – Боже мой! – воскликнул артиллерист, закрывая плащом оружие. – Не дадут и подраться покойно! Кто там?
– Ездовой графини Звездич спрашивает майора Стрелинского, – произнес за порогом маркер, точно таким же голосом, как возвещает он «двадцать три и ничего!».
Стрелинский одним прыжком был уже в сенях.
– Вас просит видеть какая-то дама, – сказал Гремину трактирный мальчик, вбегая с другой стороны. Князь вышел, пожимая плечами. Но вообразите его изумление, когда стройная незнакомка отбросила вуаль с лица своего и в ней он узнал Ольгу со всеми прелестями юности, в полном вооружении невинности и собственного достоинства.
– Ольга! – воскликнул он, пораженный еще более, чем удивленный. – Ольга, вы, вы здесь?
– И вы причиной тому, князь Гремин, – отвечала Ольга с гордою твердостию. – Если б я и не знала опасностей моего поступка, то одно изумление ваше открыло бы мне все… Но я все знаю и на все решилась. Пускай свет назовет меня безрассудною искательницею приключений, пускай стану я сказкою столицы, пусть эта минута бросит вечную тень на остаток моей жизни, – но не должна ли я презреть всем для спасения брата, которого хотите вы погубить! Но я не упрекать вас пришла, князь Гремин, но просить, но убеждать, умолять вас: забудьте кровожадную ссору вашу, открытую мне случаем. Заклинаю вас именем бога, которого забываете, именем человечества и разума, которые попираете вы ногами, именем прежней дружбы и вечной любви ко всему, что драгоценно для вас в этой жизни и лестно за могилой! Вы искали поединка, и от вас зависит прекратить его. Князь! Примиритесь с Валерианом! Спасите меня от горького чувства видеть убийцу в брате или от неутолимого плача по нем. Что станется тогда со мной в этом враждебном свете, без друга, без советника и покровителя? Как мало жила я и как несчастна, что дожила до ужасной поры, в которую два существа, уважаемые мной больше всего в мире, готовы растерзать друг друга!
Сначала голос Ольги был тверд и выразителен, но когда речь коснулась до братской привязанности, он стал тише и нежнее, дыхание прерывалось, замирало; тоска высоко вздымала грудь; очи ее, отягченные слезами, наконец пролили их в три ручья, и она, рыдая, опустилась на стул. Князь Гремин, энтузиаст всего высокого и благородного, тронутый до глубины души прекрасным самоотвержением Ольги, стоял в восторге, нем и неподвижен. Он поглощал взорами великодушную примирительницу. Сладостное чувство умиления проникло все его существо; одна искра чистой любви осветила всю его душу. Как молния превращает полюсы компаса, так всемогущие слезы невинности превратили в доброту все семена зла и злобы, в груди таящиеся. Он был уже счастлив, ибо высочайшее счастие есть сознание чужих совершенств, сознание высокого и прекрасного.
Ольга, однако ж, почитая безмолвие князя колебанием или отказом, гордо встала и произнесла, сверкая взором:
– Но знайте, князь Гремин, если речь правды и природы недоступна душам, воспитанным кровавыми предрассудками, то вы не иначе достигнете до брата моего, как сквозь это сердце. Не пожалев славы, я не пожалею жизни.
– Нет, нет! Существо неземное! – воскликнул Гремин, – свою жизнь, хотя бы тысячу раз обновленную, готов теперь пожертвовать я за вас, за Валериана! Ольга! ваше великодушие победило меня!
С этим словом он вошел в залу и громко сказал Валериану:
– Господин майор! я прошу у вас извинения в своей горячности; очень сожалею о том, что вчерась произошло между нами, и если вы довольны этим объяснением, то сочту большою честию возврат вашей дружбы.
Стрелинский, вовсе не ожидая такой развязки, перечитывал весело какое-то письмо, – очень вежливо, однако ж очень охотно протянул руку Гремину.
– Тому легко примирение, – сказал он, – кто сам имеет нужду в прощении, – и друзья обнялись снова друзьями.
– Господа секунданты! скажите по совести, не имеем ли мы в чем-нибудь укорять себя, как благородные люди и офицеры? – сказал Гремин.
– Никогда и никто не усомнится в вашей храбрости, – отвечал гвардеец, обнимая князя.
– Признаваться в своих ошибках есть высшее мужество, – возразил артиллерист, сжимая руку майору.
– Сделав все для света, я прошу у тебя, любезный Стрелинский, для самого себя пяти минут особенного разговора.
Рука об руку с князем вошел Валериан в другую комнату весело и беззаботно, но чело его подернулось, как заревом, когда он увидел там сестру свою!
– Что это значит?! – вскричал он грозно. Но когда сестра с радостным приветом:
– Вы не будете врагами, вы не будете стреляться! – упала к нему на грудь бесчувственна, голос его смягчился…
– Ольга! Ольга! что ты сделала? – произнес он печально. – Невинная, неопытная душа! ты погубила себя!
Тихо опустил он на софу драгоценное бремя, и невольный взор упрека пронзил сердце Гремина; между тем призванный доктор суетился около Ольги.
