Исправь своё детство. Универсальные правила - [17]

И ведь наши родители, воспитатели, опекуны, бабушки и дедушки, так любящие рассказать «ничего не понимающему ребенку» о самых сокровенных тайнах внутрисемейных отношений, даже не догадываются о том, сколь большие и далеко идущие выводы может сделать малолетний ребенок, который сидит в этот момент у них на коленях и, кажется, пропускает все сказанное мимо ушей. Они рассказывают ему, что кто-то в их семье любит, а кто-то – нет, что кому-то в ней приятно, а кого-то, напротив, расстроит, рассердит, обозлит. Ребенок и слушает и не слушает, но, когда его будут наказывать, его ум сведет все эти ниточки воедино.

Ребенку станет понятно, что мама боится бабушки, что папа в конфликте с дедушкой, что мама недовольна папой, потому что он беспрекословно слушается бабушку. А потому наказание, которое он переживает, связано вовсе не с тем, что он что-то сделал неправильно, а с тем, что на это его действие кто-то третий из родственников среагировал так, что это доставило неприятность тому, кто его теперь наказывает. Понять это несложно, ведь когда ребенок останется с этим своим родственником один на один, количество его недовольства ребенком снижается на порядок!

Теперь вернемся к беззащитности. Мы стали чувствовать, что оказались заложниками какой-то игры. Тут вот в чем фокус: один из взрослых нам что-то разрешает, а другой – не разрешает. Следовательно, запрет не является абсолютным, значит, это не запрет. Но кто-то из взрослых просит, чтобы мы не делали этого «что-то» при другом взрослом. И когда мы не слушаемся и делаем, этот взрослый раздражается, а тот, которой говорил нам этого не делать, нас наказывает, причем с ожесточением, и приговаривает: «Я же говорил (говорила) тебе, что этого делать нельзя!» Но мы-то знаем, что можно, и теперь мы понимаем, почему «нельзя» и что значит это «нельзя».

У каждого из нас в жизни были подобные ситуации. Бабушка разрешала нам есть варенье, а мама запрещала. И бабушка говорила: «Ешь, пока мама не видит». Потом мы тянулись за тем же вареньем при маме, она ругалась и гневно спрашивала бабушку: «Ты что, опять его кормила вареньем?! У него же аллергия! Сколько можно тебе говорить!» А бабушка говорила, что она ничего такого не делала или делала и считает это правильным. И когда она это говорила, мы уже понимали, что стоит маме уйти, и нам влетит от бабушки по первое число. И это «влетит» взрослые называют «наказанием», а мы понимаем, что это у них «разборки», а на нас им наплевать…

Почувствовав себя марионеткой в играх взрослых, наших родителей и их родителей и еще теть, дядь, братьев, сестер и черта в ступе, мы поняли, что наша беззащитность – вещь абсолютная и неизбежная, надо лавировать, надо защищаться…

Случай из психотерапевтической практики: «Если мама просит…»

Антон обратился ко мне, когда ему было 28 лет. По профессии он был юристом, работал в достаточно крупной конторе, получал неплохие деньги и собирался разводиться. Последнее, собственно, и привело его на прием к психотерапевту. «Надо ли разводиться, если лучше, видимо, не будет, а так, как есть, – никуда не годится?» – хороший вопрос для молодого человека.

В нашем обществе считается, что мужчины – «толстокожие болваны», лишенные чувственности и чувств. Девочкам эту мысль частенько прививают матери, мальчикам – отцы. Да и сами дети культивируют внутри своих сообществ соответствующие стереотипы. Мальчикам, как известно, нельзя плакать, девочкам – вести себя агрессивно.

В действительности же мужчины чувствительнее не менее женщин, более того, отличаются ранимостью и памятливостью. Женщины же, вопреки господствующим стереотипам, разумные и рациональные существа, куда более приспособленные к жизни.[7] В результате этой социальной лжи женщины принуждены молчать и терпеть, а мужчины – скрывать свои чувства и мучиться от своей нелегкой «мужской доли». Кому это нужно – неизвестно, но коли заведено, извольте, что называется, исполнять. Вот и исполняют…

Антон был именно таким исполнителем. Чувственный, тонкий, внимательный, он не имел привычки рассказывать о своих чувствах супруге. Та думала, что он ее не любит и не понимает, а потому устраивала ему бесконечные экзамены, надеясь не то убедиться в его нелюбви, не то пробудить в нем любовь, не то просто вызвать у него всплеск хоть каких-нибудь чувств. Короче говоря, она ничего не говорила прямо, а он ничего не чувствовал открыто. В результате она думала бог знает что, а он чувствовал то же самое.

Все это стало понятно мне уже на первой нашей встрече, после чего я дал Антону соответствующие рекомендации и отправил восвояси. Не прошло и недели, как мы снова встретились. Новая модель поведения, которая была рекомендована мною, дала свои ожидаемые, впрочем, плоды. Молодые люди – сначала сам Антон, а затем и его супруга, – открыли друг другу великую тайну. Антон рассказал своей жене о том, что он чувствует, она объяснила, что она думает, после этого возник эмоциональный контакт, чему оба были бесконечно рады.

Однако Антон вернулся к психотерапевту не только с тем, чтобы рассказать о своих успехах, но и с новым вопросом. Теперь его интересовало, почему он сомневается в чувствах своей супруги: «Может быть, ей только кажется, что она меня любит? – спросил он. – Она, по-моему, очень занята своими чувствами, а меня тем временем не замечает». И чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось обратиться к его детству. Нам предстояло выяснить, откуда родом это сомнение, которое, с одной стороны зиждилось на том, что Антон недостаточно хорошо понимал женскую психологию как таковую, но с другой стороны, имел, как казалось, какое-то патологическое предубеждение в отношении женского пола.