Исповедь ветерана - [11]

Год оказался неблагоприятным, голодным. Ели суп из картофельных очистков, который вместо крупы заправляли грубым отсевом отрубей. От такого рациона у меня развились дистрофия, диатез, потом картину дополнила ещё и малярия. С трудом притащившись из школы, ложился: не было сил. В эту же тяжкую пору в возрасте 39 лет скончалась от чахотки мама. Поиски «пятого угла» начались у нас с сёстрами после появления в доме мачехи, новоявленной ключницы. Мои попытки «скрыться» в военных подготовительных училищах заканчивались неудачей: там нужны были здоровые кадры для защиты Отечества.

Мечта о море как о естественной «здравнице», отцовские рассказы о том, как в фашистских лагерях он помогал раненым и больным, в конце концов привели меня в фельдшерскую школу Водлечсануправления, где преподавали педагоги-блокадники и вчерашние фронтовики. Как и в посёлке Лисий Нос, здесь, на набережной Фонтанки, ленинградская интеллигенция приобщала нас, детей войны, к культуре, воспитывала потребность мыслить самостоятельно, развиваться, поддерживать друг друга. Преподаватели акцентировали внимание на особенностях лечебно-профилактической работы с плавсоставом на речных и морских судах. Много учебных часов отводилось для практических занятий в больницах, где свой опыт общения с больными охотно передавали нам медсёстры и врачи.

Начальный период становления фельдшера-лечебника памятен ещё и тем, что преподаватели лабораторно диагностировали у меня хронический гастрит, а ступни ног окончательно деформировались «подгонкой» под тесную обувь. В шестнадцать лет я был вынужден заказать на протезном заводе на свои плоскостопные ноги ботинки уже 48-го размера! Дополню автопортрет того времени ещё несколькими деталями: руки чуть ли не от локтей высовываются из офицерской шинели, полы которой задираются выше колен, карманы пиджака насквозь пропитаны рыбьим жиром от бутербродов, вместо брюк – галифе, а на голове будёновка.

Сёстры одевались немногим лучше. Во время экскурсии по Эрмитажу на них были гимнастёрки из старых перекрашенных спорков, юбки и пальто – из изношенных солдатских шинелей. В Мариинский театр наряжались примерно так же. На своё первое – и последнее! – занятие бальными танцами я пришёл в валенках.

Чтобы купить приличное пальто, я после второго курса поступил временно на 2-й колбасный завод – разнорабочим в стройгруппу. В первые три дня заработал по 25 рублей, но до трамвая «подтягивался» чуть ли не по-пластунски, а затем отлёживался до утра на чердаке сарая, чтобы с первым поездом успеть к нужному времени на Лиговский проспект. От такого режима труда и «отдыха» кружилась голова, темнело в глазах.

За шесть месяцев «временной» работы меня трижды увольняли по сокращению штатов, но потом в очередной раз давали возможность трудиться в свободное от учёбы время, включая воскресные и праздничные дни. Ставили на посильную работу. Особенно согревало внимание фронтовиков. Рабочие угощали разными вкусностями заводского производства, и такая «подпитка» всегда была кстати. Охрана сквозь пальцы смотрела на студента, из сумки которого торчал изъеденный хлорной известью белый халат с неумело наложенными заплатами. Эти уроки доброжелательности остались со мною на всю жизнь.

Директор фельдшерской школы, фронтовой политработник А. А. Брандман рекомендовал мне поступать на философский факультет Ленинградского университета. Конечно, педагог не учёл мою общеобразовательную и материальную базу: до этого уровня мне было ещё расти да расти… В очередной раз наткнулись на отказ от попытки продолжить образование по военной части. Зато кадровики управления Северо-Западного речного пароходства дали возможность месяц поработать в здравпункте, где дальнейшему оформлению моей профессиональной самостоятельности немало способствовала знающая и заботливая санитарка. После такой «разминки» я был направлен судовым фельдшером на грузопассажирский пароход «Урицкий», совершавший рейсы от Ленинграда до Медвежьегорска и обратно, с остановками в Петрозаводске, Кижах и других точках 900-километрового маршрута.

Непереносимая качка на волнах Ладожского и Онежского озёр стала мне ещё одним печальным уроком. Ведь я всерьёз мечтал о дальних плаваниях, а тут… По итогам первой же навигации пришёл к выводу: не только морем, но и многоводными реками мне лучше любоваться с берега, а лечить пациентов – не в «водоплавающих» больницах, а только в «сухопутных»!

Вскоре представилась «оказия» поработать помощником санитарного врача по промышленному надзору в санэпидстанции Ленинградского морского торгового порта. А затем – медбратом в больницах посёлка Лахта и на Крестовском острове в Ленинграде, с окладом 375 рублей. Здесь я узнал, что «люди в белых халатах», оказывается, тоже болеют; увидел, как преждевременно умирают сравнительно молодые пациенты, ставшие близкими за время пребывания на стационарном лечении. Частенько, особенно по воскресеньям и в праздничные дни, приходилось помогать пожилым медсёстрам делать внутривенные инъекции больным, если у тех были плохие вены. Благодарные женщины помнили эту услугу многие годы, даже когда я уже работал далеко от Ленинграда.