Исповедь старого солдата - [15]

— Будешь живой, опосля войны наведайся по ягоды…

По дороге к станции я долго не мог освободиться от мыслей о людях, которые оказались на моем жизненном пути, с которыми я только что расстался, испытывая ощущение, что они остаются уже какой-то частью меня самого, частью моей души. Достал из-за пазухи сверток, что сунул мне Петр. В нем оказался кусок хлеба, начал с удовольствием его жевать, перекладывая из руки в руку, чтобы руки не обморозить. Постепенно мысли о деревне стали куда-то улетучиваться…

Впереди, в морозной мгле, показались редкие огоньки станции. Деревня с ее людьми осталась позади. Я спешил вперед.

Прошло более 60 лет с тех пор, как пути моей молодой, рвущейся на борьбу жизни пересеклись с дорогами тети Даши, добрых, милых моему сердцу стариков и колхозников в деревне, где комсомольцем помогал убирать урожай во второй год войны. За годы, что подарила мне судьба, я, откровенно говоря, сейчас не думал о событиях того времени. Если и вспоминал, то по случаю — как факт участия с ребятами в помощи уборки урожая. Обычно, случай, когда дед Сергей врезал мне кнутом за мою самоуверенность, я рассказывал с добрым чувством. Но уходили от меня в это время люди, не присутствовали в моих воспоминаниях. Да времени на это не хватало, постоянно над головой висели первостепенные, более важные жизненные проблемы: найти кусок хлеба, когда кругом беды, страдания и трагедии людей, проблемы со здоровьем после ранения на фронте… Было временами так тяжело, что и жить не хотелось.

Откуда брались силы, до сих пор не знаю, но думаю, что спасали чувство удовлетворения победой над фашизмом, надежды на будущее, к которому призывал товарищ Сталин… Призывы… Надежды… И я в полную меру сил, подорванных войной, перенося все невзгоды, старался идти в ногу со своим временем, да еще твердым и широким шагом, каким шла вся страна…

Прошли годы. В конце жизни пришло время возвращать многое из прошлого, что было рассеяно по жизненным дорогам. Возвращалось не сразу, а постепенно. Воспоминания вошли в меня снова и стали обретать все новые и новые оттенки, новое значение своей сути. Они оживали не только в моей памяти, но и снова начинали жить в моем сердце, снова становились видимыми.

На старости лет встаю на колени, преклоняю седую голову и чувствую на своем лице шершавые, мозолистые, изуродованные непосильным, нечеловеческим трудом материнские руки. Не только тети Даши, а ВСЕ материнские руки, которые во время войны и после ее окончания сохраняли жизнь миллионов детей военного времени. Я опоздал со своим покаянием. Но все же простите меня, матери и дети войны. Некогда было, жил в угаре победы, бежал к светлому будущему, не глядя по сторонам, не слыша голоса вокруг, бежал слепым и глухим, торопился. Не глядя под ноги, как во сне, долго бежал, чтобы проснуться…

После возвращения из деревни, где помогал убирать колхозный урожай, я рассказал маме обо всем, что увидел, с чем столкнулся, о судьбах людей, проживающих там, чем был озабочен — стариках, каторжном труде колхозников, нищете, полуголодных детях, отсутствии кормов… Рассказы мои были не только повествовательные, но и вопросительные. Пересказывал то, что слышал от деда Игнатия, деда Сергея, о событиях революции, гражданской войны, раскулачивании, репрессиях, невыносимых налогах…

Спрашивал маму:

— Неужели это все было? Неужели правда?

— Мне не хотелось бы с тобой говорить на эти темы. Это политика, а политика не всегда чистое дело. Но если ты завел этот разговор, то отвечу, — все, что ты услышал, то голос людей, голос большинства народа, как я полагаю, он не голословен. Да, это правда! Ты счастлив, сынок, что многого не видел. Все было… Я свидетельница многих событий, о которых ты слышал, но только свидетельница. Лично меня многие события не коснулись, но два моих брата, твои дяди, погибли в гражданскую войну. Я видела страшные дни: в первые годы советской власти, когда шла на службу в городе Омске, видела лежащих на тротуаре людей, умирающих от голода… Я брала с собой для них кусочек хлеба и уже знала, кому дать хлеба, а кому уже поздно. Страшно об этом говорить, но ко всему, что ты слышал, нужно добавить и голод! Умерших от голода, что я видела, — их количество никто не знает, а если знает, не скажет. Особенно большой голод был в начале тридцатых годов. Жертвы его колоссальны. Думаю, миллионы… Не знаю.

Как мать, прошу тебя — забудь все, о чем мы сегодня с тобой говорили, о чем рассказывали тебе старики, что ты видел в деревне, забудь. Ни с кем не говори, иначе пропадешь. Я, как мать, старалась в первую очередь привить тебе ответственность перед собой. Впереди у тебя жизнь, не стремись, чтобы она оборвалась в самом начале. Живи так, как живешь, как понимаешь смысл жизни сегодня. Старайся понимать людей такими, какие они есть, и в меру возможностей помогать людям, если они нуждаются в твоей помощи и не злоупотребляют твоей доверчивостью и добротой. Старайся творить добро людям и не делай им зла.

Как сейчас понимаю, так начиналось мое политическое понимание прошлого, первые шаги в прошлое, но они куда-то проваливались, исчезали в какой-то бездне, я не хотел заглядывать туда. У меня было только будущее, с призывами дорогого и любимого товарища Сталина: все для фронта, все для победы. Да еще тревога, что могу опоздать на фронт и война закончится без моего участия.