Исповедь сталиниста - [152]

— Не смей! — строго крикнул он. — Нырнешь и не выплывешь! Держись!.. Да и вода под костюмом у тебя нагрелась!..

Я оглянулся на полынью. Увидел, что выломал руками метров двадцать квадратных льда. Заметил перед собой кровь и впервые посмотрел на пальцы: из каждого пальца выглядывала косточка. Но боли не чувствовал. И пришло ясное и страшное понимание, в которое невозможно было поверить: придется идти на дно… Неужели такая глупая и постыдная смерть?.. Силы иссякли….

— Саша, больше не могу!.. Прощай, Саша!..

— Не смей, Ваня! Умоляю!.. Подержись еще немножко! — Затем вновь закричал в сторону берега: — Люди!.. Сволочи!.. Да помогите же чем-нибудь! Лодку притолкайте!

Он что-то еще кричал, но у меня уже не оставалось никаких надежд. Осмотрелся вокруг. На ближнем пустынном берегу начиналось поле. На его краю росло крупное дерево — ветвистое, черное, без листьев. Ближе на льду разгуливали на зависть мне вороны. Неужели это последнее, что я вижу на белом свете?..

— Саша, ползи к берегу! — вновь крикнул Косицыну. — Я пошел.

— Держись, тебе говорят!

— Не могу больше!

Вот тогда я познал, что такое смертная тоска. Она так стиснула сердце, — я не удержался от стона… Смертная тоска — это очень тяжело. И страшно… Отчетливо понимал, что сейчас надо будет преодолеть самый мучительный, жуткий рубеж: между жизнью и смертью… Лучше бы потерять сознание… Но оно прозрачно-ясное… И никакой паники. Только мучительно-томящая тоска и, может быть, стыд да чувство своей вины перед близкими, друзьями… Вспоминаю о доме, о внуках, о своей собаке… Вот она-то не поймет, куда исчез хозяин.

Какую же беду принес я всем родным!.. Какая чудовищная нелепость! Во имя чего?.. Идиот!

Вижу себя в гробу, выставленном в Доме литераторов. Слышу горестно-досадливое перешептывание друзей, стоящих у моего изголовья:

«Вот дурак, нужна была ему эта рыбалка…» — «Не говори…» — «Всю войну прошел, уцелел, а тут так по-глупому…»

Я действительно вспомнил о войне, вспомнил атаки, когда каждый миг ждал вражеской пули или осколка. Сколько их было за четыре года, пережитых смертельно опасных и даже безнадежных ситуаций!.. Будто увидел ночную июньскую дорогу под деревней Боровая в Белоруссии. Переодетый диверсант уже резко вскинул пистолет, чтоб выстрелить мне в лицо. Я на долю секунды опередил его ударом саперной лопатки по руке… В боях всегда был порыв, приглушавший страх, оставалась хоть малая надежда, что железная смерть промахнется и не вылущит из тебя жизнь… А тут — никакой надежды… То, что случилось со мной, оказалось страшнее всего пережитого на войне… Невозможно было поверить в дикую реальность происходившего.

— Саша!.. Прощай!..

— Держись! Помощь идет!

Я посмотрел в сторону берега. Какая там помощь! На льду — ни одной живой души. Кто рискнет своей жизнью?.. Но что это? Из-за выступа полуострова, врезавшегося в водоем, показались две темные фигуры. Различил, что пешнями они ударяют по льду, проверяют перед собой его прочность.

«Еще два дурака нашлись! — с безнадежностью подумал я. — Тоже рыбачить приехали».

Рыбаки, осторожно ступая, сделали несколько шагов, и я увидел, что один из них тянул за собой надутую резиновую лодку… Галлюцинация?! Чудо?! Не может быть такого совпадения!

— Эй, люди! — кричал им Косицын. — Спасайте! Ползите сюда с лодкой!..

Крохотная надежда шевельнулась во мне. Но перед глазами пошли темные круги, засверкали искры. Изо всех сил держался я за лед, иногда различая, что один из рыбаков ползет в нашем направлении и волочит за собой лодку.

Бег времени я уже не ощущал, как не ощущал и самого себя. Казалось, мой затуманенный мозг жил самостоятельно, готовый угаснуть в любой миг… Рыбак с резиновой лодкой уже был совсем рядом. Генерал Косицын шагнул ему навстречу и тут же проломил под собой лед, нырнул в воду, успев раскинуть руки и не уйти на дно.

— Кого же мне первого спасать?! — услышал я сиплый голос подползшего незнакомца.

— Давай спасай сначала меня, — заорал Саша. — Ты один не втащишь его в лодку!

Это было разумно. Когда рыбак перевалил еще не потерявшего сил Косицына в лодку, из одежды Саши хлынула вода, придав лодке устойчивость… Вскоре резиновая «пирога» нависла своим задранным носом надо мной. Меня поймали за воротник полушубка и стали тянуть вверх. Пустая лодка встала бы торчком… Наконец моя правая рука цепко и судорожно обняла округлый нос лодки. Это была мертвая хватка.

— Ни одну бабу в жизни так не обнимал, — с нотками истеричного смеха прохрипел я, чуть оживший, с трудом вползая на резиновое днище…

Теперь надо было добраться до берега в неподвижной на льду «пироге». Горестно-живописное зрелище: Саша Косицын, раздевшись до нательной матросской рубашки, в генеральской папахе, полз впереди лодки, перекинув через плечо привязанную к ее носу веревку. Наш спаситель (это был Евгений Веденеев — молодой рабочий из Подмосковья) сидел в лодке и, зажав в одной руке подкладку моей полковничьей папахи, а во второй свою шапку, отталкивался ото льда. Я тоже толкал — ногами, обутыми в шерстяные носки, лежа грудью на корме.

Откуда взялись силы?! Шерстяные носки не скользили по поверхности зыбкого ледяного покрова, и я чуть ли не был главной двигающей силой.