Исповедь сталиниста - [128]

Однажды, после мучительных колебаний, я напрямик спросил у Молотова, правда ли, что он, по словам Хрущева, своей резолюцией утвердил список из трехсот человек, приговоренных к расстрелу как враги народа. «Правда! — без колебаний ответил Молотов, и глаза его сверкнули такой твердой непреклонностью, что мне стало не по себе. А он продолжил: — Я бы и сейчас подписал тот список, ибо знал, что все эти люди представляли собой. Никаких сомнений!»

Трудно было поверить, что один человек действительно мог удержать в памяти внешность и деяния трех сотен личностей, в один миг воскресить их в сознании, а главное — так легко распорядиться человеческими жизнями… А перед этим был у нас разговор о заговоре Тухачевского. Молотов подробно рассказывал, кто и когда должен был убить его и Сталина, Ворошилова и Кагановича… Посоветовал прочитать книгу Альберта Кана и Майка Сейерса «Тайная война против Советской России», изданную у нас в 1947 году. Книгу эту я читал раньше и вынес тогда же впечатление, что заговор действительно готовился, но не против Советской власти, а против ее сцементировавшейся верхушки — Сталина, Ворошилова, Буденного…

Озадачивала меня и Полина Семеновна — жена Молотова. Четыре года провела она в заключении и была освобождена из лагеря на второй день после смерти Сталина. Как же она относится сейчас к Сталину? Ведь каждый раз, когда мы усаживались за обеденный стол, Молотов выбирал удобную минуту и произносил тост за «великого продолжателя дела Ленина». Все мы вставали, поднималась и она, Жемчужина, чокалась с нами своей рюмкой и добавляла какие-то слова, возвеличивающие Сталина.

Этот вопрос так меня интересовал, что в одну из бесед с Молотовым я спросил у него, как могло случиться, что он, член Политбюро ЦК, позволил арестовать свою жену? Отвечал Вячеслав Михайлович неохотно. Но вот что мне запомнилось из его рассказа. В конце одного заседания Политбюро Сталин вдруг объявил: «А теперь давайте решим вопрос о товарище Жемчужиной». Молотову показалось, что он ослышался. Но Сталин протянул ему папочку с документами: «Почитай, товарищ Молотов…» Вячеслав Михайлович взял папку, раскрыл ее и, прежде чем начать знакомиться с документами, обвел растерянным взглядом членов Политбюро. Понял: все они уже что-то знали, вопрос предрешен. Начал читать страницу за страницей (что там было написано, Молотов мне не сказал). Потом вернул папку Сталину и спросил: «Лично ко мне есть претензии?.. Может, недоверие?» — «Нет», — ответил Сталин.

Тогда Молотов поднялся из-за стола и позвонил на службу жене. «Полина, — обратился он к ней. — Больше мы с тобой быть вместе не можем». «Понимаю», — ответила Жемчужина.

Когда поздним вечером Молотов приехал домой, дочь Светлана сказала отцу, что днем была мама, собрала чемодан и уехала к сестре.

Через месяц Жемчужину вызвали в один из отделов ЦК, предложили сдать партийный билет и там же арестовали…

Однажды в отсутствие Молотова я отважился спросить у Полины Семеновны, что все это значило и как понимать ее доброе отношение к Сталину.

— Я давно жду от вас этого вопроса. — Она ослепительно улыбнулась, и это было тоже непонятным. — Нам надо поговорить, но без Вече: он не любит, чтобы я вспоминала эту трагическую эпопею, в которой замешан и Сталин. Но творец ее — Берия со своими холуями. Они надеялись не только уничтожить меня, но и свалить Вече. Вам мой рассказ может очень пригодиться…

Вошедший Молотов перебил наш разговор. Потом Полина Семеновна несколько раз урывками пыталась рассказать о своей жизни в ссылке, куда она попала по предвзято истолкованным фактам… Завершить наши разговоры помешала ее тяжелая болезнь.

…Итак, Молотов выяснял мое понимание Сталина и мое отношение к нему. Но у меня была задача не исповедоваться, а постигать. Постигнуть же можно было поощряющими размышлениями вслух.

Вторгаться в события давно отгремевшей гражданской войны не имело смысла. Надо было вести разговор о Великой Отечественной! А тут я мысленно стоял на позициях нерушимых. Да, по свидетельствам наших выдающихся полководцев, у Сталина, наряду с ошибками, были немалые заслуги в управлении армиями, фронтами и военной промышленностью. Не признавать это могут только непорядочные люди. Но нельзя, разумеется, утверждать, что, не будь Сталина, те же Шапошников, Жуков, Василевский и другие сами не смогли бы справиться с руководством боевыми действиями войск. Однако никто из упомянутых мною военных, и они все вместе, пожалуй, не смогли бы сделать то, что удалось сделать одному Сталину: сплотить в нерушимый монолит народ и армию, вселить в сознание красного воинства великую веру, небывалые энтузиазм и самоотреченность, с которыми они, добывая победу, шли в бой, на смерть. Сталин не торопился с решениями, но если принимал их, они должны были быть выполненными. Во время войны все государство, весь народ (от министра до рядового крестьянина или рабочего) трудились до последнего предела своих возможностей. И подло лгут те, кто утверждает, что мы не ходили в атаки на врага под лозунгом: «За Родину, за Сталина!» Ходили! Имя Сталина жило в нас, фронтовиках, как понятие родной земли, свободы народа. Возможно, не во всех, но они были ничтожным меньшинством и тщательно таились.