Исповедь нормальной сумасшедшей - [44]

Ладно, Юрка, давай попробуем разобраться с моей болячкой (в аспекте ее, связанном с твоим образом в моей дурной башке) в режиме диалога, то есть я даю «картинку» ситуации с начала нашей совместности и далее, а ты (если вспомнишь, конечно) присылаешь по e-mail свой к ней комментарий-воспоминание (то есть мысли, чувства, ощущения) «с той стороны зеркального стекла» (это из Тарковского – помнишь? – стихи звучали в фильме «Зеркало»: «Когда судьба за нами шла по следу, как сумасшедший с бритвою в руке»).

Итак...

Ситуация № 1. Знакомство

Сидим с Кордонским на встрече со Щетининым, в которого я безнадежно и смиренно третий год влюблена – в первого человека после разлуки с Симой в 1978 году (с тех пор искала его «двойника» – то есть его уровень личности). Кордонский зовет спасать «хорошего человека». Я – в сильном подъеме, но пока без маниакала.

(...Мишка, привет, здравствуйте... Господи, а я в таком виде, стыдоба... Ладно, принимаем как есть.)

Следующий кадр: твое лицо на фоне ночного окна, сидишь за столом в большой комнате. Квартира на Садово-Черногрязской, полумрак. Говоришь, что ты – пепел. Моя мгновенная влюбленность с первого (в Мишу – со второго) взгляда в глаза, бороду, нос, руки.

(Кусочек света среди надвигающейся тьмы, это – та самая Мариничева, которая Алый Парус, которая Ивкин, Шумский, Рост, она настоящая, та, что проступала в публикациях, они не были категорией хитрости, они тоже настоящие, теперь я вижу, ей можно говорить все, но, кажется, уже поздно (...) Почему так пахнет парфюмерией, надо напоить всех чаем, надо улыбаться, она все понимает, вот праздник-то! Так и представлял...)

В гримасы страдания на лице. (С детства – хлебом не корми, дай кого-нибудь спасти – птенцов, выпавших из гнезда, девочку легкого поведения, мальчика-еврея...)

(Так пристально смотрит, так и запомнится на фоне темной стены – светлый взгляд в упор, тепло смотрит, я тоже могу, я давно держу удар, все забыть, вернуться в шестидесятые, там все было так, как она смотрит, я тоже так могу, сахара больше нет, это стыдно, надо принять по-человечески, это и вправду достойнейший человек.)

Следующий кадр: идем по мосту у Белорусского вокзала к моему дому на улице Правды, внутри – огромное спокойствие: а) нашла Того – Которого искала (с Мишей же сразу было нервно); б) сразу очень импонирует, что вызвался провожать меня до дома; в) чисто телесно-пространственное удовольствие от соответствия твоего роста моему, от темпа ходьбы, от твоей осанки (слегка сутулые плечи, но прямой шаг) – все мило, любо, все как надо, как должно быть (вера с детства). «Я рада, что вас нашла». – «Хорошо. Только давайте по-французски: без выяснения отношений».

(После бешеной скачки с рюкзаком по зимнему лесу – тьма не растворилась в снегу, грустные глаза ребят, Вовка сказал: «Давай не возвращаться из леса. Совсем». Приходится возвращаться, что? – меня нет, есть моя работа, она достойна внимания, так кажется. Почему внимания ко мне больше, ко мне ОТДЕЛЬНО от работы? Нет, это показалось, она говорит про меня как про мою работу, конечно. Почему тревожно? Я сам по себе ничего не стою и не представляю, главное – дело, надо рассказывать, рассказывать.)

Звучит элегантно, красиво – опять как надо. Веду тебя показать свое сокровище: горстка разноцветных хрусталиков (свернутая елочная гирлянда) на топазово-дымчатой прозрачной крышке моего проигрывателя. Включаешь – и такое волшебство перемигивается! У подъезда ты мнешься: уже поздно, а у меня дома мама. Но я упорна: как раз сразу и маме тебя надо показать (чтоб, опять же, как надо, то есть как в сказке: в первый взгляд, в первый вечер, и умерли в один день).

(Надо уважать привязанности и обстоятельства другого человека, вот сама Мариничева, позади – улица – подъезд – квартира – быстро – скромное тепло дома, как славно, растаять можно, но – нельзя, через час – снова драки, бои, скачки, какая занавеска, как у Эндрью Уайета. Да, и у меня было когда-то, какой-то уют, то, что казалось теплом, кто-то, где-то, что-то, не помню почти никакого так проникающего тепла, ну и не во мне дело, она теперь греет всех нас, слышишь, Вовка, в город можно возвращаться.)

Ты знакомишься, смущенно топчешься у порога и тут же откланиваешься. А у меня – полное ликование (пошел маниакал): радостно объясняю маме, что нашла как раз того, кто мне по плечу – то есть диагноз «вялотекущая шизофрения» и преследование со стороны органов. Вот он, мой подвиг! Женский подвиг! Жажда подвига, сам понимаешь, в социальных генах наших.

(Тепло так и осталось внутри, куда теперь с ним, ну – да, поделиться с ребятами, скорее, а то – вдруг – остынет, на подходе к дому – осторожно: нет ли «чумовоза» в извилине двора, там они обычно прячутся, санитары с сеткой заходят с черного хода. Но – пока тепло внутри, скорее.)

И что буду прятать тебя под диваном от органов. Это маму особенно «обрадовало» – до сих пор вспоминает, теперь уже со смехом. Представляю ее ужас тогдашний – ведь Щетинин еще не уехал из Москвы, я твердо шла в маниакал (хрусталики в топазе), а тут вот и еще радость подвалила... Но мама – молодец. Она никогда не показывала, как страшно ей от моего безумия.