Исповедь недоумка - [14]

— Неужели он так любит сладости? спросил меня Чарли. Или парень выразил протест по поводу продажи муравьев в супермаркетах?

— Ты же знаешь, он всегда любил животных, ответила я.

Из-за двери послышалось поскрипывание. Похоже, Джек валялся в постели. И это в час тридцать дня! В комнате снова воцарилась тишина. Он явно не собирался открывать нам дверь.

Пригнувшись к скважине, я сказала:

— Это Фэй.

Через полминуты раздался щелчок замка. Мы вошли в его комнату.

Здесь был идеальный порядок как, впрочем, и должно было быть там, где жил Джек. Все блистало чистотой.

Каждый предмет находился там, где ему, по мнению брата, следует быть. Ряды косметических и парфюмерных пробников на столе; на окне уже открытые и выдохшиеся флаконы. Он собирал любые мелочи. Особенно фольгу и бечевки. Матрац был перевернут для проветривания. Сев на скомканное одеяло и простыни, Джек сложил руки на коленях и выжидающе посмотрел на нас.

Из-за нехватки денег он снова носил одежду, в которой ходил еще в юности. Эти коричневые вельветовые брюки мать купила ему в начале сороковых. Голубая хлопчатобумажная рубашка казалась почти белой от многочисленных стирок. Воротник протерся до ниток; пуговицы растерялись, и он заменил их скрепками.

— Ах ты, бедный дурачок, сказала я.

Пройдя по комнате, Чарли спросил:

— Зачем ты собираешь этот хлам?

Он указал на груду маленьких, обточенных водой камней, разложенных на туалетном столике.

— Это образцы породы, ответил Джек. В них может содержаться радиоактивная руда.

Его слова означали, что после работы он по-прежнему совершал дальние прогулки за город. Я знала, что в его шкафу под кучей свитеров, упавших с вешалок, лежала картонная коробка, аккуратно перевязанная шнуром и подписанная корявыми инициалами Джека. В ней хранились изношенные армейские ботинки. Примерно каждый месяц мой брат, как какой-то бойскаут, надевал эти старомодные ботинки, с высоким верхом и крючками на кантах, надевал и уходил куда-то за город.

Для меня это было серьезнее, чем кража. Я убрала стопку журналов с кресла и присела, решив поговорить с ним начистоту. Чарли, естественно, остался стоять, всем видом демонстрируя, что он хочет уйти. Он нервничал в присутствии Джека. Они почти не знали друг друга, и, поскольку мой брат не обращал на него внимания, Чарли казалось, что Джек в любую минуту может учинить какую-нибудь пакость. После первой встречи с ним мой муж беспардонно заявил (ведь Чарли никогда не промолчит), что Джек самый чокнутый парень из всех шизанутых людей, которых он видел в своей жизни. Когда я спросила его, почему он так думает, Чарли ответил, что мой брат не должен так поступать. А раз он так поступает, то, значит, ему нравится выглядеть придурком. Это суждение показалось мне абсолютно бессмысленным, но у Чарли всегда свое мнение.

Длительные прогулки Джека за город начались еще в школе в тридцатые годы перед Второй мировой войной. Мы жили на улице Гарибальди. Во время гражданской войны в Испании люди стали испытывать неприязнь к итальянцам, и название нашей улицы изменили. Она превратилась в Сервантес-авеню. Джек решил, что все улицы будут переименовываться, и около месяца буквально бредил, подбирая новые названия естественно, в честь древних писателей и поэтов. Когда до него дошло, что никаких изменений не будет, он ужасно расстроился. Это каким-то образом окунуло его в реальный мир, и мы даже начали надеяться на улучшение. Но он не воспринимал войну как реальное событие и не представлял себе жизнь, в которой существовали бомбежки и расстрелы. Он никогда не отличал прочитанное в книгах от фактических переживаний. Его критерием оценки была яркость впечатлений. И поэтому омерзительные истории в воскресных приложениях о затерянных континентах и богинях джунглей казались ему более правдивыми, чем хроника повседневных газет.

— Ты все еще работаешь? спросил Чарли.

— Конечно, он работает, ответила я.

— Нет, вдруг сказал мой брат. Мне пришлось на время отказаться от моих обязанностей в мастерской.

— Почему?

— Я занят, ответил Джек.

— Чем?

Он указал на кучу раскрытых блокнотов, с исписанными страницами. Одно время Джек проводил все выходные Дни, строча письма в различные газеты. Он писал их сотнями. Похоже, брат снова увлекся очередным причудливым проектом и решил ознакомить редакции с плодами своих размышлений с какой-нибудь схемой по орошению пустыни Сахары.

Взяв наугад один из блокнотов, Чарли небрежно пролистал его, бросил на стол и с усмешкой сказал:

— Это дневник.

— Нет, поднимаясь с кровати, ответил Джек. На его скуластом лице появилось надменное выражение нелепая пародия на высокомерие профессионала, который с презрением смотрит на двух дилетантов.

— Это научный отчет о проверенных фактах, холодным тоном констатировал он.

— На что ты живешь? спросила я.

На самом деле мне не нужно было объяснять, на что он жил. Джек снова зависел от денежных переводов из дома от наших родителей, которые на закате жизни с трудом поддерживали свое существование и едва сводили концы с концами.

— Ты зря волнуешься, ответил Джек. Я ни в чем не нуждаюсь.

Он только так говорил. На самом деле, получив перевод от родителей, брат тратил деньги на броскую одежду, терял банкноты, отдавал их взаймы или инвестировал в какие-то безумные проекты, описанные в дешевых журналах: в выращивание гигантских мухоморов или создание бесплатной мази от кожных болезней. По крайней мере, его работа в полу-бандитской мастерской позволяла ему содержать себя и оплачивать аренду комнаты.