Исповедь монаха - [54]

— Хорошая мысль, — одобрил Хэлвин, и они вместе вышли во дворик, пересекли его и через южные ворота вошли в церковный двор. Трава в маленьком садике была мокрая, зеленая — белесого налета зимы словно не бывало. Набухшие почки, всего несколько дней назад создававшие вокруг ветвей лишь слабо окрашенную полупрозрачную дымку, теперь полопались, приобрели отчетливый цвет, и каждое дерево стояло, окутанное нежно зеленым облаком. Еще один-другой погожий денек, да с солнышком, и не заметишь, как весна придет. На дне каменной купели в прозрачной воде, почуяв близкую перемену, плескались какие-то пташки-щебетуньи. Сопровождаемый всеми этими обнадеживающими приметами пробуждавшейся природы, брат Хэлвин доковылял до скромной Фарвеллской церкви. Конечно же, со временем эта первая церковь будет расширена, перестроена, а может, на ее месте возникнет другая, но это случится не раньше, чем обитель окончательно отстроится, разбогатеет, обретет вес и престиж. Однако самую первую церковь будут вспоминать с особой нежностью, и всем, кто, подобно сестре Урсуле и сестре Бенедикте, присутствовал при ее рождении, будет горестно расставаться с ней.

Стоя на коленях в гулкой тишине каменных стен перед тусклой алтарной лампадой, они вместе прочитали вслух положенную утреннюю молитву, а потом еще помолились молча — каждый о своем. Скоро проникавший сверху свет стал более ровным и ярким, первый, слабый луч восходящего солнца пробился сквозь щели в деревянной монастырской ограде и коснулся камней восточной стены, окрасив их в бледный розовый цвет, а брат Хэлвин все стоял на коленях и рядом с ним на полу лежали его костыли.

Кадфаэль поднялся первый. Время подходило к заутрене, и незачем было смущать юных сестер, которые могут оробеть, застав в церкви двух незнакомых мужчин, пусть даже монахов и братьев по ордену. Он прошел к южным вратам и стал там, праздно глядя на садик, готовый по первому зову Хэлвина подойти к нему и помочь подняться на ноги.

Сейчас возле купели в середине двора стояла одна из здешних сестер, очень стройная, пряменькая, и невозмутимо кормила птиц. Она крошила хлеб на широкий край чаши, а остатки протягивала на раскрытой ладони. Ее окружало живое облако трепещущих крыльев. Черное монашеское платье очень шло к ее стройной фигуре, и в девичьей грациозности было что-то неуловимо знакомое. Кадфаэля вдруг словно молнией пронзило. Эта благородная посадка головы, длинная шея, прямые плечи, тонкая талия и изящная удлиненная кисть, протянутая навстречу слетевшимся птицам, — все это он уже несомненно видел раньше, только не здесь, где-то совсем в другом месте и при ином, неверном и тусклом свете. Сейчас она стояла под открытым небом и ее ласкали нежные лучи утреннего солнца, и все же он не мог не верить свои глазам, не мог так ошибаться.

Значит Элисенда здесь, в Фарвелле. Элисенда в монашеском платье. Значит невеста сбежала из-под венца, не в силах разрешить непосильную для нее задачу, и предпочла монастырь браку с нелюбимым, с кем угодно, кроме ее несчастного возлюбленного Росселина. Конечно, прошло еще слишком мало времени, чтобы она успела принять обет, но, учитывая, какое отчаяние толкнуло ее на этот шаг, сестры могли разрешить ей надеть монашеское платье и тем взять под свою защиту, хотя она и не стала пока послушницей.

У нее, очевидно, был острый слух, или она заведомо ждала и прислушивалась — не раздадутся ли с западной стороны церковного двора, где размещалась сестринская опочивальня, чьи-то легкие, неслышные шаги. Она обернулась на какой-то звук, улыбаясь и радуясь предстоящей встрече. Само ее движение, спокойное и выверенное, сразу заставило Кадфаэля усомниться, так ли она молода, как показалось ему всего минутой раньше, а когда она повернулась к нему лицом, он окончательно уверился, что видит ее впервые.

Перед ним была не юная, неопытная девушка, а сдержанно-спокойная, немного усталая, зрелая женщина. Казалось, то видение в холле Вайверса, описав полный круг — от иллюзии к реальности, от девушки к взрослой женщине, — вдруг с бешеной скоростью крутнулось обратно — от женщины к девушке. Нет, конечно, то была не Элисенда, вряд ли можно было бы даже говорить о портретном сходстве, разве что высокий мраморной белизны лоб, мягкий, нежный овал лица, широко посаженные глаза и особенный, прямой, отважный и одновременно трогательно-беззащитный взгляд. Другое дело фигура, осанка — тут сходство было бесспорное. Если бы она сейчас повернулась к нему спиной, то вновь превратилась бы в точную копию своей дочери.

Ибо кто еще это мог быть, как не овдовевшая когда-то молодая мать, которая предпочла удалиться в монастырь, нежели снова вступить в брак? Кто это еще, как не сестра Бенедикта, призванная епископом в эту зарождавшуюся обитель заложить основы будущих традиций и своей праведностью служить примером для неопытных юных монахинь Фарвелла? Та самая сестра Бенедикта, умевшая сделать так, что все цветы у нее росли, а птицы садились ей на руку. Элисенда должна была бы знать о ее переводе в другой монастырь, даже если ни одна живая душа в Вайверсе, кроме нее, об этом не знала. Она понимала, где ей искать убежище в крайних обстоятельствах. К кому, как не к матери, кинулась бы она?..