Исповедь моего сердца - [213]

— В общем, суть состоит в том, что общественным мнением можно манипулировать как угодно, — сказал Абрахам Лихт, — при условии, конечно, что хватает денег на то, чтобы разместить рекламу в нужных местах.

Розамунда засмеялась, а может, просто вздохнула.

— Но какая же радость от всего этого? Как можно гордиться созданием чего-то «нереального» и тем, что при помощи фантома зарабатываешь деньги или делаешь политическую карьеру…

Абрахам нетерпеливо перебил ее — Розамунда женщина умная, но порой ей недостает сообразительности.

— Гордиться, дорогая, — сказал он, — следует технологией.

Пока дышишь, записывает Абрахам, последний удар еще впереди.

Для своих мемуаров он составляет список врагов: людей, которых — настанет день — он открыто и смело обвинит в организации так называемого Краха 1929 года, когда превратились в песок миллиарды денег вкладчиков. Он, Абрахам Лихт, соберет на них досье и обратится с жалобой в министерство юстиции! (Правда, к своему удивлению, он узнал, что его и Гастона Баллока Минза старый недруг Дж. Эдгар Гувер стал директором Федерального бюро расследований.) Вот имена этих людей: Ричард Ф. Уитни из Банковского союза; Чарлз И. Митчелл из «Нэшнл ситибэнк»; ответственные сотрудники компании Моргана; члены правления Федерального резервного банка; Джон Д. Рокфеллер-старший; «алюминиевый король» Эндрю Меллон, ныне министр финансов в администрации Гувера; наконец, сам Гувер, президент-республиканец, который и через три месяца после катастрофы твердит, будто ничего серьезного с экономикой не произошло.

Как-то Абрахам по секрету сказал Розамунде, а потом и Дэриану, который переехал к ним после того, как обанкротилась Уэстхитская музыкальная школа, что молчать его никто не заставит, никто не купит и не подкупит; и лапки вверх при всех своих неудачах он не поднимет — «и мозги себе вышибать не стану, как многие мои товарищи по несчастью».

Действительно, не один манхэттенский бизнесмен из числа знакомцев Абрахама покончил жизнь самоубийством. Или приобрел скверную привычку накачиваться подпольным виски, что привело к тому же концу.

Я побежден? Нет.

От меня исходит запах тлена? Нет.

Меня ждут впереди новые победы? Да. Да.

В тайном зеркале, о существовании которого даже Катрина не знала, — благородный лик, на котором страдания не оставили ни грамма лишнего жира… мужественный чистый лоб, обтянутый прозрачной кожей… скулы, кожа на которых отнюдь не обвисла, не стала отталкивающе-дряблой, как у большинства людей его возраста… сосредоточенный, проницательный взгляд, ясный, как свежевымытое стекло. Обрамляет лицо легкий венчик неожиданно белых, совершенно белых волос, отменно ухоженных, отменно редких, череп просвечивает сквозь них, как сквозь пыльцу. Ну как же, ведь он прошел сквозь Огонь; да, прошел насквозь; и «обморочные припадки» (а на деле апоплексический удар, или инсульт) не оставили на нем и следа.

«Готовь свои испытания, Судьба. Я не какой-то там жалкий трус».

IV

Мне показалось, что вы меня звали.

Не я. Моя музыка.

Но ведь ваша музыка — это и есть вы.

Импульсивно он хватает ее теплую, испачканную в муке ладонь, как ему хочется привлечь ее к себе, поцеловать или хотя бы попробовать поцеловать; но с детским визгом, будто это всего лишь игра, а не причиняющая такую боль душераздирающая реальность, молодая жена отца увертывается и словно бы случайно упирается локтем ему в бок, они тяжело дышат, смеются; в этот момент в студию с хохотом врывается маленькая Мелани и кричит;

— Дядя Дэриан! Играй, играй еще! Не останавливайся!

Я никогда не остановлюсь, родная. Моя музыка, она для тебя и для твоей мамы, я никогда не остановлюсь.

Жена его престарелого отца. Дочь его престарелого отца.

Смогу ли я? Посмею ли? Должен ли?

— Вот так, Мелани! Нет, нет, милая, не так сильно. Смотри, вот так.

Розамунда, босая, стоит у кухонного стола, сжимая плечо маленькой Мелани сильной рукой, девчушка прижимается к бедру матери, мать и дочь поглощены игрой на «сосульках», которые смастерил для Мелани Дэриан (музыкальный инструмент его собственного изобретения: несколько полос серебряной бумаги, прикрепленных к серебряному кольцу диаметром примерно в четыре дюйма, стоит его встряхнуть — оно издает переливчатый, мелодичный звук). Розамунда словно не замечает, каким жадным, страстным… сияющим от счастья взглядом смотрит на них Дэриан, не подозревает (или подозревает? подозревает с недавних пор?), как волнуется его кровь, как распирает ему сердце и как в паху поднимается мощная волна.

Посмотри на меня. Я люблю тебя.

И не подумаю! Мы с Мелани сочиняем музыку.

Дэриан смеется, пожимает плечами и выходит из кухни. Оставляя их наедине с «сосульками». На пороге своей студии он останавливается и прислушивается к звонкой, журчащей музыкальной коде. Но чьей? И что она означает?

Во время одного из своих загадочных путешествий Абрахам Лихт приобретает подержанный телескоп, через который собирается, как он говорит, наблюдать за звездами.

Ибо когда-то давно, в другой жизни, он неплохо разбирался в астрономии: как определенные сочетания звезд, планет, спутников воздействуют на человеческую жизнь — и отдельных людей, и сообществ.