Исповедь экономического убийцы - [35]

Я осознавал, что смотрю на человека, который поставил под вопрос все придуманные мною оправдания моих действий. Конечно, у него были свои недостатки, но ведь он не был пиратом, это не Генри Морган или Фрэнсис Дрейк, хулиганы–авантюристы, которые использовали каперские свидетельства от английских королей как прикрытие для узаконивания пиратства. Картинка на рекламном щите вовсе не была обычным политическим жульничеством. «Идеал Омара — свобода; еще не изобретена ракета, которая может убить идею!» Разве Том Пейн не говорил что–то похожее?

Это заставило меня задуматься. Возможно, идеи не умирают, ну а как насчет людей? Че, Арбенс, Альенде. И сразу возник следующий вопрос: как я буду реагировать, если Торрихосу навяжут роль мученика?

К тому времени, когда мне пора было уходить, мы оба понимали, что МЕЙН получит контракт на разработку генерального плана, а я прослежу за тем, чтобы указание Торрихоса было выполнено.

Глава 14. ВСТУПАЯ В НОВЫЙ, ЗЛОВЕЩИЙ ПЕРИОД ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ

Как главный экономист, я не только руководил отделом в МЕЙН и отвечал за исследования, проводимые нами в разных странах мира. Предполагалось, что я должен был разбираться во всех существующих экономических течениях и теориях. Начало 1970–х годов было временем великих перемен в мировой экономике.

В 1960–х годах группа стран сформировала ОПЕК, картель нефтедобывающих государств. Этот шаг был в значительной степени ответом на рост могущества крупных нефтеперерабатывающих компаний. Происшедшее в Иране также было одной из важнейших причин. Хотя шах был обязан своим положением и, возможно, жизнью тайной интервенции Соединенных Штатов во времена борьбы с Моссадыком — а возможно, как раз поэтому, шах был абсолютно уверен, что точно так же его самого могут убрать в любое время. Главы других нефтедобывающих государств тоже знали об этом и о связанной с этим болезненной подозрительности. Им также было известно, что крупнейшие нефтеперерабатывающие компании, так называемые семь сестер, договаривались о сдерживании роста цен на сырую нефть. Соответственно уменьшались доходы, получаемые от них нефтедобывающими странами. Нефтеперерабатывающие же компании при этом пожинали дополнительную прибыль. ОПЕК была создана, чтобы нанести ответный удар.

Это все вспомнилось в начале 1970–х, когда ОПЕК поставила промышленных гигантов на колени. Ряд согласованных действий, закончившихся в 1973 году нефтяным эмбарго, символом которого стали длинные очереди на американских бензоколонках, грозили привести к экономической катастрофе, сопоставимой с Великой депрессией. Это было системное потрясение для мирового хозяйства, причем такой величины, что его не все могли осознать.

Нефтяной кризис случился в самое неудачное для Соединенных Штатов время. Страна была в тупике, сбита с толку, полна страха и сомнений в себе, потрясенная унизительной войной во Вьетнаме; с президентом, который вот–вот должен был подать в отставку. Проблемы Никсона не ограничивались только Юго–Восточной Азией и Уотергейтом. Он пришел к власти в эпоху, которая в будущем будет восприниматься как порог новой эры в международной политике и экономике. В то время казалось, что «всякая мелюзга», включая страны ОПЕК, вот–вот станет хозяином ситуации.

Я был захвачен всем происходящим в мире. И хотя масло на моем хлебе обеспечивала именно корпоратократия, потаенная часть моего сознания с радостью наблюдала, как моих хозяев ставят на место. Думаю, это немного облегчало мое чувство вины. Мне виделась тень Томаса Пейна, подбадривавшего ОПЕК. Я стоял рядом с ним, но молчал.

Тогда никто из нас не представлял всех последствий эмбарго. Конечно, у нас были свои теории, но в то время мы не могли понять того, что стало ясно теперь. Сегодня, задним числом, мы знаем, что показатели роста экономики после нефтяного кризиса едва достигали половины показателей 1950–х и 1960–х, это при том, что они замерялись на фоне значительно более сильного инфляционного давления. Имевший место рост экономики структурно отличался от того, что было раньше. Он уже не создавал такого множества новых рабочих мест, поэтому безработица процветала. В довершение всех бед удар был нанесен и международной валютной системе: вся система обменных курсов, существовавшая с конца Второй мировой войны, рухнула.

В те времена я часто собирался с друзьями, чтобы обсудить эти вопросы за обедом или за кружкой пива после работы. Некоторые из них работали у меня в отделе. Среди них были очень умные мужчины и женщины, преимущественно молодые, большей частью вольнодумцы, во всяком случае, по обычным меркам. Другие были сотрудниками в научных центрах Бостона или профессорами в местных колледжах, а один был помощником конгрессмена. Это были неформальные встречи. Иногда на них присутствовали двое, иногда — не меньше дюжины человек. И всегда это была оживленная и непосредственная беседа.

Вспоминая сейчас эти разговоры, я испытываю смущение от чувства превосходства, которое я тогда ощущал. Я знал вещи, которыми не мог ни с кем поделиться. Мои друзья иногда с удовольствием упоминали о своих связях на Бикон–Хилл и в Вашингтоне, о профессорстве, о докторских степенях. Я мог ответить на это, что состою в должности главного экономиста ведущей консалтинговой фирмы, разъезжаю по всему свету в салонах первого класса. Но я не мог рассказать им о встречах с такими людьми, как Торрихос, или о том, как мы манипулируем странами на всех континентах. Это было источником одновременно и внутреннего высокомерия, и неудовлетворенности.