Испорченные дети - [44]

Я выбрала самые различные цветы и велела связать их в огромный сноп. Когда я вернулась со своей покупкой к машине, Норман не стал надо мною подшучивать, чего я опасалась, но удивленно заметил:

- Вы нынче утром, дорогая, какая-то странная.

- Странная, потому что люблю цветы?

- Нет, странная потому, что у вас сегодня нет обычного оптимистического вида.

Но, верный себе, не стал добиваться дальнейших объяснений. Я сказала:

- Давайте проедем мимо "Фронтона", ладно?

Норман промолчал, но, когда машина остановилась у виллы патрона, он просто сказал;

- В субботу он так рано не встает. И она тоже.

- Тем лучше, никто нас не заметит. Просто оставлю цветы и записочку.

И в самом деле, этот очаровательный домик был еще погружен в сон. Стоя на равном расстоянии от него и от машины, где ждал меня Норман, я мешкала, держа, в руках цветы. Я смотрела на "Фронтон". Неяркое утреннее солнце заливало его своим ласковым светом.

Вот именно здесь, после первой ночи любви, проведенной у Фарришей, мы с Норманом без слов, в силу естественного хода вещей почувствовали себя интимно близкими. Здесь мне было суждено судьбою начать свою женскую жизнь, провести неслыханно блаженный месяц. Здесь, наконец, "мой грех", как сказала бы наша семья, обернулся такими потоками света, таким здоровьем, такой чистотой, что ни разу я не могла обнаружить в нем ни прелести запретного плода, ни сладости краденого счастья.

Я глядела не отрываясь на этот домик, который всего несколько недель был моим. Никогда раньше он не казался мне таким милым. Фасад его, копировавший американские жилища начала девятнадцатого века, был выдержан в том стиле, который искусствоведы Соединенных Штатов слишком пышно именуют "греческим Ренессансом".

Но особенно меня поражало, и поразило в первый же день приезда, то, что привело меня и сейчас сюда с букетом цветов,- это узенький перистиль на высоком крыльце с четырьмя ионическими колоннами, увенчанный треугольным фронтоном. Человеку с живым воображением он напоминал склеп в виде чуть-чуть нелепого, но прелестного храма.

Здесь я и оставила свой цветочный сноп. Поднявшись на четыре ступеньки, я возложила букет на площадку перед закрытой дверью, порог которой переступили прошлым летом "мистер и миссис Келлог".

Однако Норман ничего мне не сказал, и во время всего остального пути до пляжа мы не открыли рта.

Пользуясь той свободой нравов, которая царит на тихоокеанских пляжах, я вышла из Ньюпорт-клаб в купальных трусиках и лифчике; за мной шел Норман в одних лишь плавках. На пляже еще не было так многолюдно, как летом. Несколько десятков boys и girls, столь же обнаженных, что и мы, играли на песке в мяч или принимали первые солнечные ванны. Мало кто рисковал войти в море. Норман кинулся в воду даже с каким-то восторгом и, очутившись среди волн, стал звать меня, уверяя, что совсем не холодно. Но я предпочла обождать полудня, когда станет теплее.

Я села на брезент, которым мы закрывали наш форд и который захватили с собой вместе с полотенцами, термосом и сэндвичами. Я не спускала с Нормана глаз. Он вышел на берег. Как и тогда, я увидела его словно отлакированное тело, возникавшее из океана, все в россыпи солнечных бликов, увидела, как шагнул он ко мне. Но на участке, разделявшем нас, трое юношей играли в бейсбол. И этого оказалось достаточно, чтобы я была забыта. Норман без приглашения встал четвертым, ловко перехватив на лету мяч, что восхитило игроков. С этим новым партнером получалась настоящая игра.

Самым ловким, самым сильным, самым умелым оказался Норман. Он делал с мячом просто чудеса. Мяч для игры в бейсбол ужасно тяжелый и жесткий, им ничего не стоит отбить себе руки, в чем я сама имела случай убедиться на практике, играя с Норманом, когда у него не было партнеров. Сейчас Норман загонял всех игроков. Они восторженно заявили, что он terrific* {ужасающий - англ.). Подошли девушки и тоже стали смотреть на Нормана, не щадившего своих сил.

Достаточно ему было вступить на этот песок, как снова он стал кумиром, стал богом. Его обаяние особенно ярко проявляло себя сейчас, когда он, обнаженный, слитый со стихией, наслаждался игрой. Ни один из здешних юношей не мог с ним сравниться, хотя все они были молоды, ибо на пляжах Тихого океана не встречаются купальщики, будь то мужского или женского пола, старше тридцати лет. Я видела только его одного. Он снова стал в моих глазах таким, каким был год назад. Я пришла на пляж, чтобы бросить его, но обрела его вновь.

Состязание в мяч прекратилось за неимением партнеров. Норман мог подойти наконец ко мне. Теперь уже его тело лоснилось не от морской воды, а от пота. Он взял полотенце и тщательно стал вытираться. Потом сел и провел полотенцем по ногам. И тут же чертыхнулся.

- Смотрите-ка! - обратился он ко мне.

На подошве у него блестело черное жирное пятно. Я вдруг вспомнила наши французские пляжи, где сплошь и рядом приходится шагать прямо по бляшкам смолы, отваливающейся от кормы рыбачьих баркасов и прибиваемой к берегу морской волной.

- Это легко стирается жиром, Норман.

Он возразил мне, довольно уместно, что у него под рукой нет сейчас жира, на что я ответила, что придется дождаться вечера. Но американцы испытывают священный ужас перед любым пятном. Вооружившись ракушкой, Норман с суровой миной стал скрести пятку. И ворчал: