Испанский сон - [87]

— Перестань, — хмуро сказал Отец, — не смешно.

Она села на пол перед стулом, на котором Он сидел.

— Ну, хватит, — сказала она решительно, раздвинула Его ноги и расстегнула штаны. Он сделал слабый защитный жест — слишком слабый, чтобы справиться с ее кипучей энергией. Она увенчала губами Царя, вдохнула любимый запах, вобрала Его глубоко. Сейчас вот вызову змея, мелькнула озорная, азартная мысль. Будешь знать, как лишать свою бесценную доченьку сладкого часа…

Она дорвалась и теперь, применяя свое мастерство, могла делать с Ним все что угодно. Он уже не был способен сопротивляться. Он откинул голову и прикрыл глаза.

Минуты текли. И в то время, как их ласки становились нежнее и тоньше, все новые люди приникали к просвету меж двух занавесок, смотрели недолго, только чтоб убедиться — так предложил участковый — и отходили, тихонько плюясь, обдумывая слова, в какие придется облечь свидетельские показания.

Сладкий час не был закончен. В дверь застучали громко и требовательно. Она юркнула в свою отдельную койку за занавеской (сколько лет она там не была!) и притворилась спящей, а Он, приведя в порядок расстегнутую одежду, пошел открывать дверь.

Она услышала, как вошли люди. Очень много людей. Столько людей, что все стало ясно. Не к чему было уже притворяться… она, опять она, опять нарушила Завет. Она накинула на плечи халат и вышла из-за занавески.

— Придется проехать, — сказал в тишине участковый Семенов.

Они быстро переоделись, каждый в своем закутке.

— А ты куда? — удивленно спросил у нее Семенов, видя, что она идет вслед за Отцом, чтобы проехать.

Она непонимающе посмотрела на участкового.

— Растление несовершеннолетних, — хмыкнул Семенов, — сожительство с близкой родственницей… Ай да папа. Скажи спасибо, что ты малолетка. Не то б тоже пошла под статью.

Люди молчали.

Они хотят забрать только Его одного, подумала она и не поняла. Как это? Его заберут, а меня оставят в этом доме? Одну?

— Ох, девка, — покачал головой участковый, — не завидую я тебе…

Она опустила голову, прижалась сзади к Отцу, нащупала Его руку и ощутила слабое ответное пожатие. И пальцем Своим Он провел по внутренним складкам ее ладони, что значило — не казнись, будь собой; будь сильной; что бы ни было, Я прощаю тебя.

— Но, но, — сказал участковый, — без семейных сцен…

Он взял Отца под локоть и повлек к выходу. Она вцепилась в Его одежду. Ее стали оттаскивать. Она молча отбивалась. Несколько человек разжали ее пальцы, по одному, и наконец оттащили ее.

— Ишь, зловред какой, — сказал кто-то рядом, — глянь, как испортил девку. Она аж сама не своя.

Она фиксировала происходящее в мельчайших подробностях. Теперь — все. Теперь — Завет превыше всего. Нельзя терять контроль над собой, нельзя возражать. Только хитрить. Запоминать, как было — все это может пригодиться.

Участковый вывел Отца. Люди вышли следом. Последней вышла она — увидеть, как Отца сажают в подъехавшую машину.

Она вернулась в дом. Легла на пол, лицом вниз, и пролежала так с четверть часа. Потом появилась первая мысль. Мысль была — нужно взять себя в руки и думать. Она села на стул, на котором за час до того сидел Отец.

Думалось плохо. Нужно было начать. Он сказал про собаку, про участкового. Не про собаку, а про ошейник. Нужно взглянуть на ошейник.

Но перед тем, как выйти из дома, нужно подумать о средствах защиты. С ней ничего не должно случиться, иначе некому будет выручать Отца. Ее собственная безопасность была теперь важнее всего.

Что ей может грозить? Милиция уехала. Люди — кажется — разошлись. Откуда взялись люди, так много? Откуда взялся участковый? Чтобы собрать такую толпу, не хватило бы получаса, пока они занимались… своим делом (она не могла подумать «любовь» или «ласки», гнала от себя эти понятия, которые делали ее слабой; она чувствовала, что теперь должна будет научиться гнать их от себя).

Их созвали специально. Это был подготовленный план.

Значит, кто-то из всех узнал раньше.

Подсмотрел. Подкрался. Полкана убил, отравил, забрал.

Ошейник порвал, чтобы выглядело правдоподобно. Чтоб она попалась на удочку — верный расчет.

Мотоцикл…

Они и сейчас могут быть рядом, подумалось ей. Наблюдали со стороны, как прогнавшего их человека посадили в машину и увезли. И теперь ждут, когда она выйдет. А если не выйдет, то вломятся в дверь. Не зря же приехали… И после того, что случилось сейчас, никто из соседей и не подумает выйти на помощь.

А если она заманит их в дом, то есть покрутится на крыльце и вернется вовнутрь, оставив дверь приоткрытой, возьмет в руки утюг и из-за угла опустит его на голову первого из вошедших, то ее арестуют за убийство невинного человека, который всего-то навсего заглянул в приоткрытую дверь, желая, может — так скажут они — помочь по-соседски. И она ничем не поможет Отцу.

Она была в западне.

* * *

Их трое. Значит, нужно тесное место, где троим не развернуться. В этом месте — кажется, она начинает догадываться, в каком — перед нею окажется кто-то один. Он набросится на нее. Он должен будет нанести ей телесные повреждения, потому что иначе скажут, что она это выдумала, чтоб отомстить. Милиция будет против нее сейчас; доказательства должны быть безупречны. Он должен испачкаться в ее крови. Для этого она должна разозлить его — сопротивляться, но совсем бестолково. Нет, это глупо: если вред будет слишком силен, она попадет в больницу и не сможет спасать Отца. Лучше она сама нанесет себе повреждения, например, осколком разбитой стеклянной банки; она сделает это с толком; главное — испачкать его в ее крови. Это можно сделать и после, но она должна ему дать наброситься на себя, чтобы на ее коже остались следы от его ногтей, а под его ногтями — клочки ее содранной кожи. Как хорошо, что она смотрела детективы, как это хорошо… Когда он оставит эти следы, можно будет его убить. Взять в руку нож и заколоть его сзади. Его кровь должна брызнуть вокруг, окропить помещение, чтоб не сказали, что она убила его на дороге и приволокла к себе в дом. Самое верное — в шею. Значит, нож (и не один, для надежности) должен лежать точно там, где будет ее рука.