Испанский сон - [78]

Пако задумался.

«¿Скажи, compañero, — неожиданно для меня спросил он у председателя Gerardo, — а трудно ли сделаться воздухоплавателем?»

«Нисколько, — с готовностью ответил тот. — Нужно только иметь хороший кредит на покупку воздушного шара, а также по крайней мере одну хорошую, крепкую руку».

«Все это, — сказал Пако, — у меня есть».

«¿А тысчонка на вступительный взнос найдется?»

«Si», — твердо сказал Пако.

«В таком случае, милости просим. ¡Друзья! — обратился председатель к присутствующим. — Хотя сейчас и неофициальная часть, наша организация, похоже, пополняется еще одним членом. Предлагаю выпить в его честь».

«И в честь его очаровательной спутницы», — добавили сразу несколько человек из толпы.

В воздухе поплыл нежный звон хрустальных фужеров.

Я с волнением наблюдала это необычное действо. Я представила себе огромный воздушный шар, а в его корзине — моего друга Пако. ¿Справится ли он? Во всяком случае, там уж не будет столь нелюбимых им узких переулочков. Я представила, как шар уплывает вдаль, вдаль, и Пако машет мне рукой… и вот уж он пропадает из виду.

Я тихонько заплакала.

«Tranquilo, chica, — сказал мой спутник и сжал мое плечо своей крепкой рукой. — Ты думаешь, я забуду тебя? Нет; я тебя никогда не забуду».

«А вдруг ты разобьешься?» — спросила я.

«Я буду молиться», — серьезно сказал Пако, и я опять увидела на его лице то самое выражение целеустремленности, с каким он заходил на раут.

Бог располагает, философски подумала я.

* * *

— Да, — сказала Вероника, поняв, что рассказ подошел к концу, — действительно красиво и романтично. Вот что такое красивый сюжет! Ведь история эта нисколько не веселей, чем та, предшествующая… но от той на душе было как-то муторно, а от этой такая приятная, элегическая печаль.

Ана пожала плечами и сделала струю воды слегка горячей.

— Единственное, что я так и не поняла, в каком городе происходили события, — сказала Вероника, — начиная с концерта. Ведь ты работала в Барселоне?

— А что, — нахмурилась Ана, — Барселона для Пако (де Лусия) недостаточно хороша?

— Но мне кажется, что Альгамбра в Гранаде, — нерешительно заметила Вероника. — Я запомнила это с той поры, как ты в первый раз показывала мне свои испанские фотографии.

— А я сказала «Альгамбра»? — удивилась Ана.

— Ну да.

— Это оговорка, — улыбнулась Ана. — Я наверняка имела в виду дворец Монклоа.

Вероника вздохнула.

— Ах, как это звучит — Монклоа! Как сказка… все равно что Сан-Суси… или Савой… Скажи, а Пако (тот, что не де Лусия) действительно сделался воздухоплавателем?

— Не знаю, — сказала Ана, — через месяц у него возникли семейные дела в другом городе, и он надолго уехал; а потом пришла пора возвращаться и мне… то есть я просто не дождалась его в Барселоне. — Она вздохнула легко, на фоне шелеста душа неслышно, и потянулась рукой к стеклу. — Послушай, мы не растворимся? Не пора ли…

Сдвинув створку, она осеклась на полуфразе. Тело ее пружинисто напряглось, и тотчас само собой напряглось сплетенное с ним тело Вероники. Вероника медленно повернула голову в сторону сдвинутой створки.

Они сидели и смотрели, обнявшись еще тесней, чем когда-либо. И замерли, подрагивая еле заметно, как натянутый лук. А навстречу нацеленным остриям их трепетных взглядов со стороны внешнего мира стремился еще один взгляд — серьезный взгляд потемневших глаз, внимательный, сдержанный, сосредоточенно-строгий взгляд, в котором не было видно ни страха, ни мысли, ни превосходства, ни стыда, ни совести, ни вожделения, ни насмешки.

Конец первой книги

Книга 2-я. Ц А Р Е В Н А

Часть 1. Отец

Для нее Он был всем, началом и концом Вселенной. Он был ее первым значительным воспоминанием — Царь, которого она, играя, пыталась охватить своей детской ручонкой. К которому прижималась, которого гладила, до которого пыталась дотянуться в тот сладкий час, когда Он целовал губами и щекотал языком ее крохотную нагую Царевну.

Были, правда, еще и другие какие-то ранние воспоминания — мутные, бесформенные, страшные… Крик откуда-то сбоку — сдавленный, безобразный крик… падающая лампа… возня в сенях… Длинный ларь на столе, много людей… загадочные узкие лица… Заметила ли она вообще, что в доме кого-то не стало?

Ближе к концу тысячелетия она догадалась, что же все-таки произошло в ту ночь. Ну и что? Она равнодушно отбросила эту незначительную, случайную мысль; она была равнодушна ко всему на свете, кроме Царя.

Царя и Отца Вседержителя.

А зачем ей нужно было что-то еще?

Зачем, если с Ним ей так хорошо, как нигде и ни с кем не будет? Любая разлука была для нее наказанием. Она не любила день, потому что днем Он уходил — в магазин, на работу, по иным надобностям, и не так уж часто ей удавалось убедить Его взять ее с собою. Зато ночь была ее временем; ночью можно было быть с Ним постоянно, счастливо засыпать рядышком с благословенным Царем, и даже на двор по ночам Он не шел — для того в доме существовало отдельное цинковое ведерко. Сколько раз, проснувшись от движения рядом, она соскакивала вслед за Ним с кровати и с замирающим от восторга сердцем следила, как рождается плоская, тонкая струйка, как продольно вращается, изгибается книзу и брызжет крошечными капельками, сверкающими при ночнике, а потом гулко ударяется о дно ведра и разлетается там крупными темными брызгами.