Испанский смычок - [160]

— Ох уж мне этот испанский темперамент! — посетовал художник по имени Густав.

— Что вы имеете в виду? — спросил кто-то.

— Поведение Аль-Серраса. Глупое и опрометчивое. Горячая кровь.

— Среди нас есть еще один испанец, которому не свойственна ни одна из этих черт, — прервал его Фрай. — И вообще, давайте оставим этнические ярлыки на совести наших врагов.

— Маэстро Дельгадо проявил чудеса хладнокровия, — поддакнула ему незнакомая мне женщина. — А он сильно рисковал. Давайте выпьем за него.

Раздался звон бокалов.

Но Фрай не поддержал тост, а спросил:

— Как звали немца?

Никто из нас не знал его имени.

— Он точно был гестаповец? Вы уверены? Может, из другого подразделения СС?

— А, все они одинаковые! — махнула рукой Жаклин.

— Какая на нем была форма? Коричневая или черная? Какая символика на форме — значки, эмблемы? Кто-нибудь разглядел?

— Он упоминал доктора Геббельса, — сказал я. — Возможно, они лично знакомы.

— Какое все это имеет значение? — возмутилась Жаклин. — За этим столом сидят артисты и мыслители, а не шпионы. С какой стати нам обращать внимание на какие-то эмблемы?

— Зато они, — вздохнул Фрай, — на все обращают внимание. На вас в том числе.

— Мы польщены, — пробормотал Густав.

Фрай словно нехотя пояснил:

— Среди них тоже попадаются разные люди. Одни сообразительнее, другие нет. Одни общительнее, другие…

— По-моему, лучше всего держаться от них подальше. Причем от всех, — сказал Андре.

— Это невозможно, — ответил Фрай. — Завтра я обедаю с инспектором полиции, а он наверняка приведет своих коллег из гестапо. Как вы думаете, каким образом мне удается узнавать, кому они сели на хвост?

Он поднялся и пожелал нам всего доброго на неделю вперед: назавтра он возвращался в отель «Спландид».

Поздно вечером Фрай тихо постучал в дверь моей комнаты:

— Вы знаете, что я не смогу многого сделать для ваших друзей. Я буду присматривать за ними в городе, если получится. Но вы понимаете, что я не имею права слишком рисковать…

— Понимаю.

— Между прочим, для вас у меня есть предложение.

Поскольку я не собирался покидать Францию, Фрай предложил мне написать о своей жизни при Франко. Он хотел, чтобы я рассказал, с какими трудностями столкнулись испанские беженцы в оккупированной немцами Франции, и предупредил, чем грозит объединение каудильо с Гитлером. Гитлер разбомбил Гернику и помогал испанским фашистам, но пока Франко, даже присоединившись к оси, не демонстрировал горячего желания вернуть фюреру долг. Сговорившись с французскими фашистами и коллаборационистом маршалом Петеном, Гитлер был близок к установлению полного контроля над континентом. При содействии Франко он мог бы захватить Гибралтар и получить важное преимущество в борьбе с Великобританией.

Многие испанцы, особенно коммунисты, уже томились в концентрационных лагерях. Но пока нацисты не спешили разделаться с врагами Франко. Вот если бы оба диктатора нашли общий язык и Франко согласился принять серьезное участие в войне, тогда ситуация могла резко измениться. К счастью для испанцев, Франко — человек жесткий, упрямый и гордый — в душе оставался изоляционистом. Наступил сентябрь 1940 года, а каудильо и фюрер так и не организовали личную встречу, хотя всем было ясно, что она неизбежна.

— Изложите все это, — призывал меня Фрай. — И помните, что мы должны обращаться не только к сердцам, но и к умам. Мы должны быть убедительными. Не скрою: нам нужны доллары. Чем больше долларов, тем больше виз. И главное. Не забывайте, что все это — ваша личная инициатива.

— В каком смысле?

— В том смысле, — засмеялся он, — что я просто обеспечиваю вас бумагой.

С той же энергией, с какой я все последние годы десятками и сотнями сочинял письма, я принялся за книгу воспоминаний. Я вовсе не намеревался начинать с детства, просто так было проще. Я убеждал себя, что пишу для себя, для разминки, — как начинающий музыкант разучивает гаммы. Потом выкину лишнее и отберу нужное. Но вопреки этим намерениям воспоминания быстро овладели мной.

Пока я корпел над рукописью, Аль-Серрас в Марселе плел свою паутину. Не знаю, сам ли он изобрел хитроумный план или кто-то подбросил ему идею, но он очень торопился. Времени почти не оставалось. В Марселе объявили регистрацию евреев. Жандармы в алфавитном порядке вызывали к себе учителей, фармацевтов, бухгалтеров, а затем отпускали их домой, уверяя, что это «простая формальность». Авива не вписывалась ни в какие классификации: она не была француженкой, не была врагом итальянского режима, не была немкой. Она была просто известной скрипачкой еврейского происхождения, сумевшей сбежать от нацистов.

В октябре Аль-Серрас прислал мне записку, в которой просил встретиться с ним в марсельском кафе «Ле-Круа», чтобы «обсудить творческие замыслы».

Пришла и Авива. Она выглядела лучше, чем на вилле «Эр-Бель». Ярко-красное в огромных белых ромашках платье с приподнятыми плечами удачно скрывало худобу.

— Я смотрю, ты стала модницей, — сказал я, коснувшись ее руки.

— Хусто говорит, нам лучше не выделяться.

— Нам нечего бояться. — Он потрепал желтую гвоздику у себя в петлице. — Мы здесь знаменитости. Я понял, какую ошибку совершил на той прогулке. Дал незнакомцу понять, что Авива — просто некая девица. А надо было сразу объяснить ему, что перед ним — одна из самых знаменитых скрипачек Европы.