Испанский смычок - [156]

— Мистер Фрай, — вмешался я в их беседу. — Скажите, пожалуйста, как зовут эту скрипачку? Мы знаем многих европейских музыкантов.

— Сейчас подумаю. — Он почесал в голове. — У меня хорошая память, но что-то я никак не могу вспомнить ее имени. В нем не меньше шести слогов. И мне кажется, она выступает под псевдонимом.

— Она еврейка? — спросил Аль-Серрас.

— Да. Из-за этого и произошел инцидент. Некоторые наши гости — не сахар. Понимаете, с какими проблемами мне приходится иметь дело? Если они не критикуют качество утренней выпечки, то спорят о политике.

— Если она останется, пока не пройдет глаз, можно и мне остаться? — попросил Аль-Серрас.

— Я не могу помочь вам покинуть страну, — снова Фрай выдохнул, — но и в приюте отказать не могу. Во всяком случае, пока вы не придумаете, что делать дальше. Наши сюрреалисты сегодня устраивают выставку. Я вас приглашаю.

— Молчи, — приказал я Аль-Серрасу, когда мы уходили.

Он коротко кивнул. Мы оба испытывали одно и то же чувство. Больше всего нам хотелось распахнуть двери, промчаться через сад и придушить того кретина, который ее ударил.

Мы нашли ее на кухне. Она ссутулившись сидела на столе, а кухарка, молодая девушка, похлопывала ее по щеке влажным полотенцем. Заметив нас, Авива отпрянула, удивив девушку, которая отступила в сторону.

Аль-Серрас подошел к ней первым, и Авива, задыхаясь, обвила его шею руками. Затем освободила одну руку, обхватила ею мою голову, и мы все трое замерли, обнявшись. Она почти ничего не весила — как мираж или призрак прошлого. Реальным был лишь уродливый синяк на лице.

В тот вечер на вилле «Эр-Бэль» было шумно и весело. Освещавшие двор факелы разгоняли прохладу осенней ночи. Собралось больше десятка человек: обитатели виллы и гости из Марселя. Художники развесили свои последние работы на деревьях, образовав галерею на открытом воздухе.

Мы с Авивой уединились в полутемном уголке двора. Аль-Серрас, физически не способный к одиночеству, предпринял попытку проникнуть в компанию этого затоптанного поместья, в чем частично преуспел. С бокалом в руке он циркулировал от группы к группе, вступал в беседу с женами художников и писателей, собирал новости и сплетни. С ними он и вернулся к нам — с ними и с пыльной бутылкой, добытой им из погреба.

— Франция будет голодать, но не останется без вина, — объявил он.

— Да уж, веселье бьет ключом, — пробурчал я, глядя, как один из гостей повис на дереве вниз головой.

— Это прощальная вечеринка, — пояснил Аль-Серрас. — Трое или четверо из них завтра попытаются вместе с Фраем пересечь границу. Сначала поедут на поезде, потом пешком через горы будут пробираться в Испанию. — Он кивнул на тучного мужчину и его хорошо одетую супругу. Лица ее, скрытого широкими полями зеленой шляпки, украшенной черными кружевами, мы не видели. — Она порядком выпила. А у него больное сердце. — Прокашлявшись, он заговорил нарочито жизнерадостным тоном: — Зато она спешит отделаться от некоторых личных вещей. Вот, подарила мне… — И он открыл плоский кожаный несессер, в котором серебрились инструменты для маникюра и маленькие, отделанные жемчугом ножницы.

Авива посмотрела на набор почти без интереса.

— Когда-нибудь, — настойчиво гнул свое Аль-Серрас, — скажешь своим детям, что стригла ногти ножницами, принадлежавшими жене Густава Малера.

Зря он ляпнул о детях. Авива отвернулась в сторону.

— Расскажи нам обо всем, — попросил я.

Авива подтянула повыше воротник своего платья, спасаясь от прохлады, которой мы не чувствовали.

— Что рассказать? Почему я не умерла? То же самое хотел узнать этот осел, который утром врезал мне кулаком. Мне кажется, сам факт, что я еще жива, свидетельствует о моей вине.

— Не бери в голову, — сказал Аль-Серрас. Он поднял ее кисть, внимательно рассмотрел ее и уложил на свое широкое колено. — Музыкант не может чувствовать себя человеком, если у него грязные ногти. Затем примемся за твои волосы.

Она печально покачала головой. Губы изобразили полуулыбку.

— Только обещайте, что локти не тронете.

— Фелю, как ты думаешь, о чем это она? — шутливо спросил Аль-Серрас.

— Ума не приложу.

Они сдвинули свои стулья. Вскоре мне стала ясна вся мудрость Аль-Серраса. Пока он подрезал, чистил и полировал ногти и массировал пальцы, Авива расслабилась, плечи у нее опустились. Работая, он бормотал всякие банальности, как будто мы все время были вместе, как будто она не терялась в Германии на целых пять лет, как будто не произошло ничего важного, о чем стоило расспрашивать друг друга. Она задышала глубже, из закрытого опухшего глаза стекла слеза.

— Мне не надо было ни о чем просить Вэриана, — тихо сказала она.

— Фрая, — поправил я ее. — Мистера Фрая.

— Перестань, — сказал она. — Мне надоело, что другие люди распоряжаются моей судьбой. Могу перечислить поименно: Бенито, Адольф, Бертольт, Вериан. Вы хоть знаете, что ваш Фрай лично решает, кто из нас достоин того, чтобы воспользоваться его помощью? Вам известно, что он просил меня ему сыграть?

— Ну и что? Хорошо, что у тебя с собой есть скрипка, — успокоил ее я.

— Я устала от прослушиваний. Устала от переездов. Боже, все мое существование — сплошной переезд.