Испанские и португальские поэты — жертвы инквизиции - [9]

Наказания и муки ада, которыми поэт грозит инквизиторам, задуманы в дантовском вкусе.

Ты, Белломонт, воздвиг свой ад, жаровни жег.

Твоя игра — процесс, и твой дворец — острог.

Застенок — кабинет, веселия — геенны.

Во мраке погребов, где извивался пленный,

Любуясь пыткой, ты пред жертвой ел и пил.

Из этой камеры ты шагу не ступил.

День поздно рассветал, ночь рано приходила,

Казалось палачу. Кончина утолила

Его желание медлительно пытать.

Суровая, она является как тать.

И огнь к его ступне подходит в наказанье.

Бесчувственный к слезам, сам чувствует страданье.

Он молит об одном: чтоб огнь, жестокий змей.

От ног до сердца путь закончил поскорей.

Сей путь медлительней работы трибунала.

И огненная смерть все члены покарала.

Убийств желавший, сам неспешно умерщвлен,

Сожжений жаждавший, сам медленно сожжен.

За тот же грех пришел такой же час расплаты.

Огнем пылал Поншэр, вождь Огненной палаты[85].

Отмщение дымит горящей головней.

Изобретательно, меж сердцем и ступней,

Смерть строит семь жилищ, ведет свою осаду.

Окопы роет в нем, и вот предстали взгляду

Куски и части ног, семь диких крепостей.

Мучитель претерпел семь огненных смертей.

Епископ Шателэн, под холодом почтенным

Скрывал дух бешеный, в пыланьи неизменном.

Без гнева он пытал огнем, зубцами пил.

Он десять тысяч жертв бесстрастно умертвил.

Смиренный на словах, гордец с лицом тихони

Судил перед костром, жрец хладных беззаконий.

Полтела у него обледенело льдом.

Полтела у него обуглено костром.

Суда и мщения суровые скрижали,

Погрязшим в мерзости вы, наконец, предстали.

Кресценций Кардинал![86]чернее всех угроз,

Казалось, за тобой шел погребальный пес.

Его прогнать нельзя. Его узнал ты скоро.

В твоей душе, во дни Тридентского Собора[87],

Он лаял бешено. Пес, черный демон твой.

Тебе неведомый, с лукавою душой,

Пес возвестил тебе час казни неизбежной.

И вот недуг в тебе открылся безнадежный.

С тех пор не покидал тебя тот пес лихой.

Недуг стал смертью, смерть — отчаянной тоской.

Отзвуки Ювенала[88], Данта и библейских пророков раздаются в «Трагических поэмах» Агриппы. Они повторяются в испанских «Славословиях».

Не без однообразия, некоторые стихи звенят, как цепи. Тюрьмы, темницы, застенки, подземелья, трибуналы, пытки и казни составляют длинную вереницу мучений в дантовской панораме, которую открывает нам Агриппа. Тюрьмы, дыбы, костры появляются в испанских, португальских и латинских стихах марранов.

Так, задушенные и заживо сожженные, друзья и родственники воспеваются в славословиях, одах, панегириках и элегиях оставшимися в живых.

Заключенные в тюрьму, подвергнутые пыткам, вынужденные бежать, некоторые поэты едва не погибли сами. Новые Лазари, они выходят из гроба и возвращаются к жизни. Но в каком виде!

Не узнаю себя сам.

Глядясь в мои отраженья,

говорит Давид Абенатар Мэло, чудом выйдя из подземелий инквизиции.

В этом веке в Испании, как припев, раздается четверостишие из знаменитой кальдероновской драмы «Жизнь есть сон»:

Эта глушь, где всем конец,[89]

Где в печали гробовой

Я живу, скелет живой,

Я дышу, живой мертвец,[91]

Душевное напряжение этого времени слишком велико, чтобы не разрядиться крупным событием. В этот век, когда люди всех исповеданий так легко верят в своих богов и умирают за них, некий восторженный юноша, Саббатай Цеви, объявляет себя «Мессией». Этот смирниот, обладавший, по словам историков, необыкновенным очарованием и слагавший еврейско-испанские песнопения, выпускает манифест, в котором обещает всем евреям освобождение от страданий. Он уничтожает посты. «Возрадуйтесь!» — приказывает он. И вот общие пляски, празднества, пиры, оргии охватывают Голландию, Турцию, Египет, Италию, Германию, Марокко. Наступает апокалиптический год: христиане тоже начинают верить в близость невероятных событий и в приход сверхчеловеческого существа. Сам Спиноза интересуется саббатеянством.

Новый «мессия» хочет свергнуть турецкого султана с престола. Но султан не так глуп. Остерегаясь выставить Саббатая мучеником, он объявляет, что готов уступить ему трон, если претендент действительно окажется сверхчеловеческим существом, нечувствительным к стрелам и пулям. В противном случае Саббатай должен отречься от своей веры и перейти в Ислам. Тогда он получит хороший пост турецкого чиновника. Поиграв немного в Христа, лже-Мессия принимает мусульманство. Его пламенные последователи говорят, что турком стала только его тень, а сам он невидимкой спасся, другие заявляют, что он изменил только для того, чтобы пасть возможно ниже и затем встать с торжеством победителя. Но их Мессия не побеждает. Поклонники Саббатая брошены на произвол судьбы. Некоторые из них следуют примеру своего главы и переходят в ислам. Потомки этих неомусульман, известные под именем саббатеянцев или денмэ, в наше время еще живут в Салониках, Смирне[92] и Константинополе. Они сохранили свои обряды и песни.

XVII

Между тем в Португалии машина инквизиции пожирала тела, захваченные ее зубцами.

И здесь, хоть и меньше, чем в Испании, мы находим писателей среди жертв инквизиции.

Родом из Лиссабона, Иегуда Абарбанель, по прозвищу Леон-Еврей или Леон-Врач, представляет тип еврейского ученого времен Возрождения. Врач, философ, советник королей, сочинивший по-итальянски свои знаменитые «Диалоги о любви»