Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг. - [57]

Несмотря на сильные антиимперские настроения Кастилии, в кастильском обществе имелись определенные круги, готовые с радостью принять иноземные идеи. В период царствования Фердинанда и Изабеллы двор и университеты были открыты для иноземных веяний, и испанский гуманизм развивался под влиянием идей как из Италии, так и из Фландрии. Точно так же и религия в Испании вдохновлялась духовными веяниями из Нидерландов. В течение 1520-х годов испанская публика, которая в предыдущие десятилетия с таким энтузиазмом воспринимала труды нидерландских мистиков, теперь с не меньшим энтузиазмом обратилась к трудам величайшего из всех представителей нидерландского пиетизма Дезидерия Эразма.

Проникновение учения Эразма в Испанию является одним из самых примечательных событий в истории Испании XVI века. Ни в одной другой стране Европы сочинения Эразма не пользовались такой популярностью и не получили такого широкого распространения. В 1526 году «Энхиридион» появился в испанском переводе, и переводчик с гордостью написал автору: «Теперь у всех при дворе императора, в городах, церквях, монастырях и даже в придорожных тавернах есть „Энхиридион“ Эразма. До этого только немногие ученые могли читать его на латыни и не всегда его понимали. Теперь в Испании его читают люди любого звания, и, благодаря этой книге, те, кто раньше никогда не слышал об Эразме, теперь знают его». Огромную популярность Эразма в Испании, достигшую пика между 1527 и 1530 годами, вероятно, можно приписать значительному количеству конверсо в испанском обществе. Естественно, что этих «новых христиан», недавно перешедших из иудаизма, привлекала религия, не уделявшая большого внимания формальной обрядовой стороне и делавшая акцент на моральную и мистическую сторону христианства. Но, помимо привлекательности для конверсо, доктрина Эразма обладала потенциальной привлекательностью, которой обладал для испанцев север. Север, который теперь дал Испании ее короля.

Поскольку в 1520-х годах императорский двор тоже разделял взгляды Эразма, находя в его универсализме ценное подкрепление имперской идеи, естественно, что между некоторыми ведущими испанскими интеллектуалами и режимом Карла возникла определенная духовная связь. Такие приверженцы Эразмова гуманизма, как Луис Вивес и Хуан де Вальдес, поддерживали тесные контакты с соратниками императора или занимали посты в императорской канцелярии. Эти люди видели в правлении Карла возможность установления всеобщего мира, который Эразм считал необходимым условием для долгожданного духовного обновления христианского мира.

Однако было бы абсурдом полагать, что идеи Эразма примирили широкие массы кастильцев с имперским режимом и имперской миссией. И дело не только в том, что само учение Эразма вскоре зачахло в более суровом религиозном климате, установившемся после 1530 года, но даже в дни его наибольшего влияния имперские идеи привлекали лишь избранное меньшинство. Например, чрезвычайно влиятельный секретарь императора Франсиско де лос Кобос не знал латыни, никогда не проявлял интереса к интеллектуальным течениям своего времени и всегда демонстрировал отсутствие энтузиазма в отношении всей концепции империи.

В целом Кастилия пришла к примирению с режимом Карла V по другим, менее интеллектуальным причинам. Император нанимал к себе на службу все больше испанцев и с годами начал испытывать глубокую симпатию к земле и людям Кастилии. Эта симпатия была настолько сильной, что, в конце концов, именно Кастилия стала его последним пристанищем. В то же время кастильцы начали находить в доктрине империи черты, которые пришлись им по душе. Завоевание Кортесом Мексики, завершившееся за несколько месяцев до поражения восстания комунерос, открывало неограниченные возможности, которые быстро оценил сам Кортес. В своем втором письме к императору от 30 октября 1520 года он писал, что вновь открытая территория настолько велика и значима, что с учетом этого нового владения Карл мог бы присвоить себе новый императорский титул, такой же законный, как его нынешний титул императора Германии. Несмотря на то что ни Карл, ни его преемники не стали по совету Кортеса называться императорами Индий, факт остается фактом: в Западном полушарии появилась новая империя, и существование этой империи позволяло кастильскому национализму расширить свои границы и стремиться к мировой гегемонии, к чему вполне естественно располагало владение огромными заморскими территориями. Как следствие, был с легкостью сделан переход от средневековой концепции империи, казавшейся кастильцам малопривлекательной, к концепции кастильской гегемонии под властью правителя, который уже являлся самым могущественным сувереном в христианском мире. Но даже самый примитивный национализм невозможен без миссии, и она тоже оказалась под рукой в виде двойной задачи, стоявшей перед Карлом как императором: во-первых, защита христианского мира от турок, во-вторых, сохранение единства христианства перед лицом новой лютеранской ереси. Таким образом, имея и миссию, и лидера, кастильский национализм, потерпевший поражение в Вильяларе, подобно фениксу восстал из пепла навстречу блестящим возможностям новой имперской эры. Однако к его воскрешению примешивалась определенная ирония, поскольку в Вильяларе потерпело поражение еще кое-что, что не воскресло вместе с ним, – кастильская свобода, сломленная и беззащитная перед лицом восстановленной королевской власти.