Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен - [49]

Том помолчал пару секунд и продолжил:

– С лифтом есть одна проблема. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, что я хожу к психоаналитику. Есть у меня такой пунктик. В общем, я еду на четвертый этаж и подхожу к двери. На двери у нее стоит кодовый замок, ну, знаешь, такой с кнопочками. Это чтобы пациенты сами могли открыть дверь и пройти в приемную. Я иногда слишком долго с ним ковыряюсь, мажу мимо кнопок и набираю не ту комбинацию. А она там, внутри, все это слушает? Думает, что я законченный растяпа?

Снова пауза.

– Я оказываюсь в приемной на пять минут раньше времени. Сесть да почитать что-нибудь? Она однажды сказала: как интересно, что я взялся читать, несмотря на то, что до начала сеанса осталась всего пара минут. Тогда, может, не читать? И что делать, если в приемную вдруг еще кто-нибудь войдет? Надо улыбнуться или нет? А что, если это будет кто-то из ее коллег? Надо с ним здороваться или нет? Может, на этот счет какие-нибудь правила есть?

– Уже минута с начала сеанса прошла, а она меня из приемной не забирает. Теперь уже две минуты. Может, она про меня забыла? Наконец она выходит в приемную. Мне на нее смотреть или не смотреть? А когда войду вслед за ней в кабинет, осматриваться в нем или не осматриваться? Что я там, вообще, хочу увидеть? Или, может, наоборот, я там чего-то подсознательно не хочу видеть?

– Вот, я уже около кушетки. Кушетка вся такая аккуратная и чистенькая. Мне что, ложиться на нее прямо в мокрых и грязных ботинках или сначала разуться? Пациенты обычно снимают обувь или нет? Понятия не имею. Если я сниму ботинки, когда остальные этого не делают, то буду выглядеть странно. Но если я не сниму ботинки, когда остальные снимают, то продемонстрирую свою нечистоплотность. Я решаю, что лучше быть чудиком, чем свиньей. В результате ботинки – долой.

– И через все это я прохожу, еще не успев даже улечься на кушетку. Весь этот внутренний спор между ожиданиями упреков и упреками самому себе, вся эта сага о сомнениях и вероятных неприятностях, все это прокручивается у меня в голове еще до того, как мы скажем друг другу хоть слово.

Том одним глотком выпивает свой эспрессо.

– Прошло очень много времени (наверно, года два), прежде чем я смог признаться ей, что во мне происходит вся эта свистопляска, и более или менее четко ее описать. Почему так долго? Если честно, кому охота рассказывать другим, что его сознание постоянно занято такими абсолютно бессмысленными мелочами? Но доктор А. все время возвращалась ко всей этой ерунде и заставляла меня о ней рассказывать. Я тебя умоляю, мы только на одну историю с ботинками потратили несколько недель. Я этого совсем не ожидал.

– А что же ты ожидал?

– Я думал, что лягу у нее в кабинете на кушетку, мы залезем в мое прошлое, найдем там какую-нибудь давно забытую душевную травму, и она мне элегантно расшифрует все мои проблемы… Или что обсудим мой эдипов комплекс, или поговорим о том, как мне в детстве приснился папин член. Нет, со временем мы, конечно, поговорили о моей семье и о моем прошлом – она к этому меня подвела, – но больше всего меня все-таки удивило, сколько времени она потратила на составление картины того, что делается у меня в голове. Час за часом, день за днем, неделю за неделей она пыталась настроиться на волну моих мыслей. Я себе все представлял совсем по-другому.

– Постепенно выяснилось, что на каждом шагу своего пути, от входной двери до кушетки, я боялся, что меня могут отругать. Ведь если бы я не ждал критики со стороны, то никаких проблем вся эта ерунда у меня не вызывала бы, правда? Ну, позвонил я лишний раз в звонок, и что с того? Ну, завозился с кодовым замком, и что с того? Залез в ботинках на кушетку, подумаешь, какое дело.

«Я жил, исходя из предположения, что желание укорять других является одним из базовых качеств человека. И чувствовал, что сижу в клетке из-за того, что подчинил этой мысли все свои действия и поступки. Все эти мелкие моментики не были моим взглядом на жизнь… Они составляли мою жизнь».

– Выяснилось, что многие свои поступки я совершаю (скажем, снимаю ботинки), чтобы не дать ей повода меня упрекнуть. У меня в голове сидела мысль, что она из тех, кто может устроить мне большую головомойку, если я перепачкаю ей кушетку. Так от кого же я ожидал такой строгости к себе? Это были мои родители? Или я сам? Ведь точно не она. Ей было абсолютно наплевать, сниму я ботинки или нет.

– А потом мне вдруг стало ясно (и это было весьма болезненное открытие), что я веду себя таким образом не только в те моменты, когда иду к психоаналитику. Я и повседневную свою жизнь тоже строю по таким же странным и изматывающим правилам. Если кто-то не сразу ответил на отправленное мною сообщение, я воспринимаю это как критику в свой адрес. Если мне ответили с прохладцей, то это, значит, я сам виноват. Даже в стандартных заключительных фразах типа «с наилучшими пожеланиями» или «с уважением» я вижу намек на то, что человеку неохота со мной общаться.

– Я почти все принимаю на свой счет и из всего делаю личную трагедию. Спустился в метро: досталось свободное место – победа, пришлось ехать стоя – поражение. Смог найти место на стоянке – победа. Не получилось припарковать машину – провал. Позвонил сантехнику, и тот сразу пришел – победа. Обнаружил в унитазе пятнышко дерьма – поражение. И вот такими крошечными-крошечными моментиками я измеряю свой прогресс в каждодневной битве, называемой жизнью. И в каждое мгновение жизни голова у меня занята этими бесконечными и совершенно банальными мыслями.