Искусство творения - [42]

— Никакой избирательности нет, — рапортует ученому Авакьян, — каждый глотал, что попало.

— Не должно было так получиться, — качает Лысенко головой. — Озимая рожь должна была предпочесть озимую пыльцу… А ты уверен, Арто, что у твоих растений была возможность выбирать? Может быть, пыльцы не так много было, и ей приходилось брать что попало? Подумай, проверь.

Здесь Авакьяну не повезло, он впервые не выполнил заказа Лысенко и получил результаты, каких тот не ждал от него.

Глущенко к задаче подошел по-другому. Он высевает вперемежку рядами сорок сортов ржи. Они близко растут, цветут и взаимно опыляются. Тут же для контроля в тех же рядах заключена под колпак-изолятор часть колосьев. Эти получат пыльцу лишь своего сорта. Генетики сказали бы, что первые образуют «биологическую кашу», «хаос из гибридов», а вторые — сохранят свой вид в чистоте.

Рожь отцвела, собраны семена и в том же порядке посеяны. Следующее лето покажет, будет ли тут «хаос» или растения отбирали лишь близкую их сорту пыльцу.

Однажды осенью Лысенко вызывает аспиранта в поле.

— Приглядись хорошенько, — говорит он ему, — расскажи мне, что ты здесь видишь.

Аспиранту незачем разглядывать, он хорошо знает свои посевные участки.

— Я вижу, что рожь, которая была под колпаком, хуже той, которая опылялась открыто!

— Что ж из этого следует?

Странный вопрос: в одном случае сорта ржи взаимно опылялись, а в другом этой возможности не было. Кто не знает, что широкое скрещивание, будь то внутрисортовое или межсортовое, приводит к подъему жизненных сил организма?

— А не замечаешь ли ты, — не унимался ученый, — что каждый сорт, несмотря на взаимоопыление, не изменился? Среди широколистных нет узколистных, среди распластанных кустов нет стоячих.

Глущенко не понимает, чему тут удивляться, ведь этого они и добивались. Теперь очевидно, что сорок сортов, посеянных рядом, сохранили свой вид. Рожь принимала лишь пыльцу своей формы и отвергала чужую. Она решительно опровергла утверждение ржи, взаимоопылявшейся в теплице, что соседство озимых и яровых приводит к смешению сортами их свойств. Пусть взглянут на нее, она вышла из испытаний.

Между тем у Авакьяна вызрела рожь, высаженная в поле. На этот раз вышло так, как хотелось Лысенко: каждая форма сохранила себя. Закон избирательности вновь подтвердился в свободных условиях природы.

Казалось бы ясно, вопрос разрешен, но Лысенко почему-то все чаще навещает площадку, садится у ржи и не сводит с нее глаз. Ни слова не скажет аспиранту, только изредка спросит:

— Ну что, надумали?

И опять ничего не объяснит.

— В моей голове не укладывается, — не сдерживается больше Лысенко, — чтобы при таком густом опылении не проскользнула чужая пыльца.

— Вы хотите сказать, — немало удивился аспирант, — что аппарат избирательности несовершенен? Но ведь факты говорят о другом. Каждый сорт брал лишь свою пыльцу.

— Дело не в предпочтении, рыльце только ворота.

Что он хочет сказать? Помощник терялся в догадках.

— Что же, рыльце принимало свое и чужое?

— Принимало, — спокойно опрокидывает Лысенко то, что он недавно лишь считал нерушимым. — Избирательность понимать надо глубже, она разрешается не только в рыльце цветка. На твоих делянках растения оплодотворялись пыльцой различных сортов, но женское начало взяло верх над мужским. Яйцеклетка поглощала пыльцу и передавала потомству лишь собственные наследственные свойства. Половые клетки не сливаются, как полагают другие, а взаимно ассимилируются, просто-напросто поглощаются. Кто из них берет верх и почему, — тема другого порядка.

Как набрел на эту мысль Лысенко и что из этого проистекло, расскажут нам следующие события.

Когда именно идея эта возникла у него, не знает никто, вряд ли знает он сам. Месяцами и годами накоплялись у него наблюдения, факты вырастали из каждой щели природы, являлись его взору и запоминались. Пример за примером, еще и еще — и чаша точно наполнилась. Теперь он уже искал доказательства и находил их там, где никому в голову не приходило их искать.

— Опыляю я как-то пшеницу, — рассказывает ему известный ученый, — пыльцой сорняка пырея. Собрал с пшеницы семена, высеваю их год, другой, третий, четвертый и получаю пырей. Матери-пшеницы как не бывало. Папаша целиком поглотил мамашу.

— Слопала! — восхищается Лысенко не то ловкости пыльцы, покончившей с яйцеклеткой, не то новому факту, столь важному для него.

Разговор происходит в автомобиле. Лысенко просит Глущенко, с которым едет по делу, вернуться: он решил изменить свой маршрут. Ему надо поехать тотчас, немедленно, по другому направлению, увидеть этот пырей..

Еще один случай.

Он едет на открытие памятника знаменитому русскому селекционеру. По приезде Лысенко спешит побывать в теплицах, питомниках, осмотреть лаборатории, разузнать, расспросить, где что замышляют и кто что затеял? Так завязывается у него разговор с одним из помощников ученого.

— Пять лет, Трофим Денисович, бьюсь, — жалуется тот, — ничего у меня не выходит.

История занятная, Лысенко обязательно дослушает ее.

Есть, оказывается, в бассейне Гудзонова залива, в холодных штатах — Южной Дакоте, Миннезоте, канадской провинции Манитобе — «песчаная» вишня. Скороспелая, урожайная, засухоустойчивая, холодолюбивая, одним словом, достоинств не оберешься. Задумали скрестить ее с персиком. Опылили цветки вишни пыльцой персиков и стали дожидаться гибридов. Пришло лето, и на ветках появилась ничуть не измененная вишня. Куда делся отец? На следующий год повторили тот же эксперимент, и снова та же картина. Вишня принимает персиковую пыльцу, оплодотворяется, но никаких новых свойств не приобретает. Пять лет повторяли процедуру безрезультатно. Сорок тысяч опыленных цветков подтвердили, что при оплодотворении вишни пыльцой персика наследственные свойства отца бесследно исчезают. Потомство сохраняет материнскую форму.