Искусство терять - [54]

АААААААХ!

Ха-ха-ха!

В других пузырях слишком много слов и знаков препинания, ему это неинтересно. Он продолжает сочинять историю и рассказывает ее Далиле, Кадеру и Клоду, а тот уже лепечет, лежа рядом на подушке, новый член их клана, то подопытная свинка, то повинность, то пупс.

— «Оливковые деревья мои, — сказал злой капрал, придя в джунгли Тарзана. — И все твои обезьяны передо мной — ничто, потому что у меня есть самолеты и бомбы». Но капрал не знал, что у Тарзана есть тайный план…

До наступления ночи дети уходят на холмы за дровами и, невзирая на родительские наставления, собирают хворост, невольно исходя из представлений о прекрасном. Они берут только самые красивые ветки, затейливой формы, вилками, трезубцами или с конусами на концах, как у рождественской елки. Их одежда перепачкана потеками смолы, от них стойкий запах, и эти дети, пропахшие лесом, с листьями в волосах и охапками веток в руках, кажутся маленькими эльфами. Когда «Дом Анны» накрывает темнота, ветки и иголки потрескивают в печке, за которой всегда внимательно приглядывают Али, Йема или Мессауд, так что любое общение в бунгало то и дело прерывается: необходимо поддерживать огонь, который так и норовит угаснуть, снова и снова, и взрослые без конца оживляют его, тревожно или властно вороша кочергой в недрах печки.

Хамид впервые празднует свой день рождения — тот, что соответствует официальной французской дате, — в подготовительном классе лагеря — учитель уверяет его, что так делают французы. Дежурное разучивание песенок занимает их надолго, потом учитель открывает пакет с печеньем.

В тот же вечер к поздравлениям присоединяется Шерин, дочка их соседей, она бросается мальчику на шею, как будто ныряет, и целует его в уголок рта — потому что ей сказали, что так делают французы, или потому, что так делают дети, наощупь открывая для себя, что одно тело тянет к другому. Мысленно извинившись перед Анни, на которой он по-прежнему намерен жениться (есть в нем это молчаливое упорство, которого Наима не унаследовала от слова совсем), Хамид оценил мимолетное и быстрое прикосновение губ Шерин к его губам. Девочка убежала — а он, закрыв глаза, стоит и улыбается еще долго. Он улавливает бродящие во всем теле ощущения от поцелуя и уверен, что отныне клеймен этим жестом любви, как каленым железом.

Когда Наима просит своих родных рассказать про лагерь в Жуке, где они жили почти два года, каждый рассказывает о своем. Хамид, ее отец, говорит об унижении оттого, что они снова оказались за колючей проволокой. Кадер помнит пещеру, где он играл, «Дом Анны» как будто весь умещался в этой пещере. Йема ругает социальную работницу. Далила утверждает, извиняясь, что это был рай: да-да, простите, для детей это был рай — деревья, свет, река.

А Али уже не может ничего сказать. Его не стало за годы до того, как Наима начала задавать вопросы.

— Рай?

— Я бы там осталась. Когда мы приехали сюда, я плакала, так плакала, не могла остановиться.

И взмахом руки Далила показывает на тесную кухоньку многоквартирного дома и жалкую детскую площадку напротив окна.

• • •

Они тщательно пакуют вещи. На этот раз время есть. Это не поспешное бегство из Алжира, когда взять пришлось только то, что смогли унести (немного банкнот, три серебряных браслета, украшенных эмалью и кораллами, часы, одежду и обувь, медали, завернутые в тюрбан, ключи от старого глинобитного дома и от сарая, где стоят машины, фотографию Али в форме — единственную какая оставалась, снятую в 1944 году, — молитвенный коврик). Это и не отъезд из Ривезальта, когда сборы были до смешного просты и коротки — ведь не было никаких новых вещей. Нет, на этот раз массу всяких мелочей нужно завернуть в газету, сложить, уложить стопками: тарелки, чайный сервиз, комиксы Хамида, новую куртку Али, гербарий, собранный Далилой, плетеную колыбельку Клода. Теперь-то они положат в багажный отсек автобуса целый чемодан и поедут в настоящий дом, самый настоящий, который ждет их, только пока неизвестно где.

— Куда? — спросили они, когда директор поселения сообщил им новость.

— Флер.

Директор записал название на бумажке — Flers. Кто-то узнал последнюю букву: такую же, как в конце слова «Парижа» — Paris. Почему-то их это успокоило. Им кажется, что они едут в маленький Париж, а «s» для них залог изысканности и передового образа жизни. Хамид, правда, в этой теории сомневается — изучая комиксы, он начал понимать, что буквы не всегда несут в себе один и тот же смысл. Они повторяются случайным образом, непонятно, абсурдно, — он толком не знает как, — и то, что зрительно похоже, может означать прямо противоположные вещи. «S» ничего не гарантирует, как и «a», «h» и «z»: французские буквы — талисманы только для неграмотных.

В заднее окно автобуса они с Йемой машут руками Мессауду — он стоит на обочине дороги, неподвижный и прямой, как деревья, с которыми в конце концов и сливается.

Город построил для харки несколько кварталов многоквартирных домов на окраине, там, где раскинется через несколько лет местная гордость: самый большой во Франции гипермаркет «Леклерк». Но пока здесь только эти бело-серые дома, все одинаковые. Это пейзаж, начерченный по линейке, большими рассчитанными штрихами: углы домов, линии между плитами потолка, полосы линолеума на полу, штрихи холодных под рукой перил, пересекающие лестничную клетку. Это система бесконечных параллелей и перпендикуляров, повторяющихся в каждом доме во всех масштабах. Дети, прижимаясь носами к стенам, видят детали крупным планом — но и здесь лишь прямые линии, так же выглядит и квартал, открывающийся с пригорка за домами. Ни отдыха, ни передышки глазу в этом мире прямых углов, разве что оборудованная среди домов детская площадка, образующая на земле удивительно мягкий овал. Горки и турники на ней установлены неаккуратно и раскачиваются под весом детей, берущих их штурмом.