Искусство романа - [25]

Нелегальная эмиграция вкупе с подобным заявлением – это вам не шутки. Это тянуло лет на двадцать тюрьмы. Инженер не может поверить своим глазам. Но никаких сомнений, в статье говорится именно о нем. Секретарша, войдя в кабинет и увидев его, приходит в ужас. «Как? – восклицает она. – Вы вернулись? Но это безумие. Вы же читали, что о вас пишут?»

В глазах секретарши инженер видит ужас. Что ему делать? Он спешит в редакцию «Руде право». Там находит ответственного редактора. Тот извиняется, да, действительно, история очень неприятная, но он, редактор, здесь ни при чем, он получил готовый текст статьи прямо из министерства внутренних дел.

Инженер бросается в министерство. Там ему сообщают, мол, да, в самом деле, это ошибка, но они, в министерстве, тут ни при чем, донесение об инженере они получили от своей секретной службы посольства в Лондоне. Инженер требует опровержения. Ему говорят: нет, опровержений мы не пишем, но уверяем вас, вы можете быть спокойны, никаких последствий не будет.

Но инженер никак не может быть спокоен. Напротив, довольно быстро он обнаруживает, что за ним внимательно наблюдают, его телефон прослушивается, а на улице отслеживают его перемещения. Он больше не может спать, ему снятся кошмары, и однажды, не в силах выносить это напряжение, он по-настоящему идет на риск и нелегально покидает страну. Так он действительно становится эмигрантом.

2

Историю, которую я только что рассказал, можно без всякого преувеличения назвать кафкианской. Этот термин, навеянный произведением искусства, вызванный к жизни лишь образами романиста, оказывается единственным общим знаменателем для ситуаций (как литературных, так и реальных), которые никакое другое слово выразить не может и для которых ни политология, ни социология, ни психология не дают нам объяснений.

Но что означает кафкианство?

Попытаемся описать некоторые его стороны:

Primo:

Инженер столкнулся с властной силой, которая обладает всеми признаками бесконечного лабиринта. Ему никогда не удастся добраться до конца ее нескончаемых коридоров, он никогда не сможет узнать, кто же первым изрек роковой приговор. То есть он находится в той же ситуации, что и Йозеф К. перед трибуналом или землемер К. перед замком. Они все оказываются посреди мира, который есть не что иное, как единый, огромный, лабиринтообразный институт, из которого они не могут освободиться и который невозможно понять.

До Кафки романисты часто показывали подобные учреждения как арены борьбы, где сталкиваются различные интересы, личные и общественные. У Кафки институт – это механизм, подчиняющийся своим собственным законам, которые были сформулированы неизвестно кем и неизвестно когда, не имеют ничего общего с интересами человека и, следовательно, недоступны для понимания.

Secundo:

В главе V «Замка» староста деревни подробно рассказывает К. длинную историю его личного дела. Вот она вкратце: лет десять назад в мэрию из замка поступает предложение пригласить в деревню землемера. Староста пишет отрицательный ответ (никакой землемер не нужен), но ответ потерялся, попал не в тот департамент, из которого был отправлен запрос, и вот, благодаря череде бюрократических недоразумений, растянувшейся на долгие годы, однажды по недосмотру К. действительно пришло приглашение – как раз в тот момент, когда все департаменты, имеющие отношение к этому запутанному делу, ликвидировали потерявшее силу предложение. Итак, после долгого путешествия К. прибыл в деревню из-за бюрократической ошибки. Мало того: учитывая, что для него нет иного возможного мира, чем этот замок с деревней, все его существование не что иное, как ошибка.

В кафкианском мире досье вырастает до платоновской идеи. Оно представляет собой истинную реальность, между тем как физическое существование человека всего лишь отражение иллюзий, которые проецируются на экран. В самом деле, и землемер К. и пражский инженер всего лишь тени собственных учетных карточек; и даже гораздо меньше: они тени ошибки в их личном деле, то есть тени, даже не имеющие права на существование как тени.

Но если человеческая жизнь – всего лишь тень, а истинная реальность находится где-то вне этого мира, в непостижимом, в нечеловеческом и сверхчеловеческом, то мы вступаем в область теологии. В самом деле, первые комментаторы Кафки толковали его романы как религиозные притчи.

Подобная интерпретация представляется мне неверной (поскольку она видит аллегорию там, где Кафка постигал конкретные ситуации жизни человека), но довольно показательной: везде, где власть себя обожествляет, она автоматически порождает собственную теологию; везде, где она ведет себя как Бог, она вызывает по отношению к себе религиозные чувства; в этом случае мир может быть описан с помощью теологического словаря.

Кафка не использовал религиозных аллегорий, но кафкианство (и как реальность, и как вымысел) неотделимо от его религиозного аспекта (или, вернее, псевдорелигиозного).

Tertio:

Раскольников не может вынести тяжести своей вины и, чтобы обрести покой, сам готов нести наказание. Это известная ситуация, когда вина ищет наказание.