Искусство проклинать - [79]

Когда я немного отдышалась и снова припала к окну, он уже налил в кубки своим помощницам. И они тоже стали пить эту гадость! Затем Хорс подозвал их к себе, отступив от стола, и они облобызали его определённым образом, задрав полы балахона. Он налил кубки снова, и к нему подошла следующая пара почитателей — уже мужчины. Ритуал многократно повторился. «Причастившиеся» стаскивали одежду и направлялись в дальний угол зала, где в изножье какого-то подобия трона лежала обнажённая женщина, ей тоже, каждый по-своему, все оказывали знаки внимания. Когда «причастившихся» стал слишком много, они перешли на ублажение друг друга. Я оторвалась от окна, и присела над обрывом.

Я считала, что уже навидалась всякого, и меня ничем невозможно достать. Я ошибалась, и мой желудок мне дважды за сегодняшний вечер, это доказал. Внизу запели, я снова стала смотреть. Утомлённое наслаждениями собрание, организовало пляску вокруг завывающего Хорса. Стол исчез, а застолье превратилось в подобие срамной бани. Все плясали, скакали, кружились на месте. Хорс опять затянул речёвку, и все повторяли за ним.

— Он придёт!

— Он сделает мир совершенным и честным!

— Каждый станет жить по его законам!

— О, Хорс! О, Карачун! О, Чернобог!

— Мы ждём тебя.

— Мы отдадим тебе всё!

— Сгинут святоши!

— И сгорят лицемерные кумирни! (Вот они, Ленкины кумирни! Интересно, не тут ли она сама…) — И так далее, и тому подобное…

Члены компании навеселились, а забившихся в припадке отнесли в сторону. Двое подручных покрепче выволокли к «трону» железный столик с мраморной крышкой, и водрузили на неё большую собаку со связанными лапами. Пёс был тоже очень худой, с выступающими под серо-жёлтой шерстью рёбрами. У меня заныли лоб, зубы и скулы, когда Хорс торжественно взял в руки что-то наподобие жезла, и поднял.

— Во славу твою, повелитель!

Он коротко и умело ударил собаку по лапе, потом — по другой. Пёс взвыл и задёргался, задрав к потолку морду с обмотанной тряпьём пастью.

— Тебе, отец. Тебе — навьё! — завыла толпа.

Этого я уже не могла вынести, и закричала: Сволочь, прекрати! Козёл!

Меня никто не услышал в хоре криков. Правда, Хорс повертел головой по сторонам, но отвернулся и ударил пса по голове своей железкой. Наверное, он при ударе, содрал тряпку, которой был завязан собачий рот. Собака изловчилась, и полоснула его зубами за кисть, стала биться из последних сил, кусаясь и рыча. Столик упал, толпа разбежалась. Вдруг одна из голых фигур дёрнулась, метнулась к очагу и на ткань, накрывавшую пол, упала горящая ветка из печи. Вспыхнуло мгновенно, и вся орава, забыв свои недавние восхваления сжигающему огню, ринулась к выходу.

Можно… Сейчас можно! Я успею!

Я поползла, цепляясь за арматуру, кусты, камни на противоположный конец обжиговой, где спуск к оврагу был неглубоким. Так и есть… Выходное отверстие печи, из которого много лет назад выгребали шлак, просто заслонили листом железа. Я его с усилием, но отодвинула, перескочила через обломки кирпичей, груды золы и какие-то железки, пролезла дальше, до конца печи, где было устроен очаг. Развернула шапочку с прорезями для глаз на лицо, и выпрыгнула через невысокий огонь. В цехе оставалось всего несколько человек. Трон и деревянный помост под ним горели, занялась дощатая перегородка. Замешкавшиеся танцоры-банники вылетели прочь, мелькая голыми задами. Я поискала собаку. Она сидела и дрожала в дальнем углу, роняя на пол окрашенную кровью пену из пасти. Перебитые передние лапы, с обрывками верёвок, разъезжались на полу.

— Сгоришь, дурачок… Пошли.

Кто-то сзади схватил меня за рукав, и я, не оглядываясь, ткнула электрошоком в его сторону. Перчатка, слава Богу, была сухой. Мне некогда было вытаскивать беспамятное тело в откровенного покроя хламиде, да и не стоил он жизни собаки… Но полуголый грязный мужик очнулся и извиваясь пополз к окну, в которое я заглядывала… Не обращая на него внимания, я поискала, чем закрыть дверь, и подпёрла её жезлом Хорса.

Успею!

Собаку тоже пришлось «отключить», она меня куснула. Чувствительно даже через куртку. Огромная овчарка, хоть и исхудавшая до костей, что-нибудь да весит, и мне пришлось с ней в печи туговато, кроме того, и дым вытягивало именно туда, где для него открылась тяга. Наружу я выбралась почти одуревшая, с горящими веками и кислым вкусом во рту. Было уже совсем темно, и дождь полил как из ведра, поэтому нас не заметили. Мы покатились прямо в овраг, по счастью — сбоку, где я удачно зацепилась за кусты. Сгибаясь от тяжести, я перевалила собаку через забор напротив цехов, прыгнула, и попала в чьи-то крепкие объятья.

— Ты кто? Откуда? — вместе с вопросом мне в нос ударил через плечо запах вчерашнего перегара, сдобренный чесночной закусью и свежей спиртовой добавкой.

Ясно. Сторожа стояли у другой стены. Там, где оврага нет.

Я пригнулась, и, выпрямляясь, с размаха заехала нападавшему затылком в лицо. В годы моего детства самой романтической нотой в жизни воспитанников детских домов нашего региона была блатная. Не горжусь своими достижениями в области изящной словесности тех лет, а наколки, к счастью, у нас делали на редкость уродливые для моих эстетических требований, но драться я обучена классно. Тем более что тренировал меня по уши влюблённый Рашик Галиулин, хрупкий и мелкокостный, а потому особенно умелый драчун.