Искусство предавать - [55]

— Нет пока… — удивленно промолвил тот. — А что, это какое-то особенное зрелище?

— Его хватило, чтоб я впервые подумал о предательстве, — отозвался Шарц. — Нынешней ночью, если только небо не затянут тучи… мне очень интересно, что скажете вы, Наставник. Правда, интересно. А потом… потом я посмотрел в глаза своей жены… и это стало гораздо серьезнее, Наставник. Потом я посмотрел в глаза сына — и просто перестал понимать разницу между людьми и гномами.

— Люди ее зато помнят, — жестко ответил Наставник. — Не скоро забудут они Маэлсехнайли и его подонков.

— А моя жена сказала, что они не гномы были, они были сволочи, — задумчиво проговорил Шарц. — Между гномами и людьми особой разницы нет. У них даже дети бывают. Важно не то, кто ты есть, важно то, каков ты сам.

— Теперь между гномами и людьми действительно не осталось разницы, — вздохнул Наставник. — Разве что в росте. Этот проклятый эликсир… Ты что, не мог найти для своей победы какое-нибудь менее ужасное средство? Ты хоть понимаешь, что это меняет все? Абсолютно все. Это страшнее, чем потеря родины. Гораздо страшнее. Еще одно-два поколения, и гномы будут считать своей родиной Олбарию — но в этом нет ничего ужасного. В Петрии мы тоже не с начала мира, думаю, и Олбария не станет нашим последним пристанищем. Но эликсир… Все наши обычаи, все традиции строились на трепетном отношении к женщине, как к чему-то редкому, чему-то чудесному, что может появиться в твоей жизни лишь ненадолго и уйдет, оставив еще одно чудо — ребенка, того, кто продолжит гномий род. Вся наша жизнь строилась на этом. А что теперь? Кто станет уважать и почитать гномку, раз она ничем не отличается от гнома? Одна из них нами теперь командует, видел? Когда такое раньше было? Мы теперь уже даже и не мы… не гномы… вообще не пойми кто…

— Вы так не правы, Наставник, что я даже не стану с вами спорить, — ответил Шарц. — Скажу лишь, что именно вы учили меня считать. Однажды, как следует насмотревшись на звезды, я подсчитал, сколько всего гномок в Петрии. И насколько часто они умирают родами. Их каждый раз становится все меньше, Наставник, неужто вам это неизвестно? Нам ведь всего-то ничего оставалось, еще семь, ну от силы восемь поколений… когда у какого-то народа совсем не остается женщин — он перестает существовать. Это страшнее, чем эликсир, наставник. Гораздо страшнее.

Глаза наставника потемнели. Он долго молчал.

— Я стоял на горке, и считал, что передо мной бездна, — наконец произнес он. — Ты показал мне настоящую бездну. И… я благодарен тебе за это наставление. Теперь я должен пойти и подумать, как и должно начинающему подмастерью. Вот только… хорошо ли я побрился, Наставник?

Шарц ошарашенно поглядел на своего старого учителя. Нет, надо же такое! Он ожидал чего угодно, но… В этом мире все меняется. Вот просто постоянно меняется. И даже по морде за это дать некому! Безобразие. И что теперь? Что сказать? Что сделать? Когда собственный Наставник тебя самого Наставником величает — это уже, знаете ли…

И тут в глазах Наставника, старательно и даже слегка подобострастно уставленных на него, он вдруг разглядел легкую тень ироничной ухмылки и облегченно вздохнул.

— Для первого раза вполне прилично, — ответил он.

— Ты победил меня, — промолвил Наставник, с удивлением ощупывая выбритый подбородок. — Я не поведу горстку стариков в последнюю атаку, это глупо. Твоя победа началась с того, что ты сбрил бороду. Я тоже хочу попробовать.

— Тот, кто ищет силу, никогда ее не находит. Силу находит тот, кто ищет что-то другое, — вздохнул Шарц. — У вас не получится, Наставник.

— Осталось выяснить, что находит тот, кто ищет силу, — усмехнулся Наставник.

— Может быть, мудрость? — предположил Шарц.

На Большом Королевском Рыцарском Турнире Полли была впервые. Она была ошеломлена… всем. Разноцветные шелковые палатки скрывали до времени горделивых рыцарей, чьи древние родовые стяги победительно реяли на веселом ветру, оповещая весь мир о несомненной доблести их обладателей. С полным сознанием собственного достоинства расхаживали разодетые в пух и прах герольды, важные, как сто аббатов и три гуся в придачу. Там и сям бродили в своих пестрых плащах уже пьяные менестрели, похваляясь друг перед другом обрывками заранее сочиненных баллад в честь победителя, ругая чужое творчество и приставая к хорошеньким девушкам. Вокруг ристалища было натянуто ограждение, и за ним уже собирался народ, как всегда пестрый, шумный и говорливый. Кто-то смеялся, кто-то пробовал петь, там и сям сновали уличные мальчишки, жулики и торговцы пирожками. И все это шумело, мельтешило, толкалось, полнясь ожиданием чего-то огромного, что вот-вот должно произойти. И вот наконец это огромное настало. Их величества заняли свои места, и король подал знак.

Затрубили трубы. Зычные голоса герольдов разнеслись от края до края ристалища. На мгновение замолкшая толпа разразилась бурными приветственными криками, и появились рыцари. Ничего более сказочного Полли в жизни своей не видела. В разноцветных плащах и блестящих доспехах они были красивы так, что дух захватывало. Грозные, в сверкающей броне, на великолепных конях, они разъезжали взад и вперед по ристалищу, красуясь, а толпа ревела от восторга. Голоса герольдов возвещали о подвигах, коими прославили себя доблестные рыцари, оказавшие честь этому турниру. Потом вновь заиграли трубы, и рыцари разъехались.