Искусство однобокого плача - [44]
— Ах ты, черт!
— Что с тобой?
— Видишь ли… Это, конечно, дичь, но…
Выслушав мою невразумительную историю, Анастасия не без иронии полюбопытствует:
— И что же случится на этот раз?
— Понятия не имею. Раскинуть здесь свой шатер мне вряд ли позволят. Но что-то будет! Надо держать ухо востро. А то в один злосчастный день забегу к Регине, заболтаемся, тут меня на обратном пути в темном скверике и прирежут.
Прирезать не прирезали, получилось еще интереснее. Я живу теперь на этой улице. Здесь вырос человек, в ту пору еще не знакомый, которому предстояло стать моим мужем (как истую противницу брачных уз, меня угораздило выйти замуж вторично).
Куда как лестно было бы предположить в себе провидческие способности. Но мое предчувствие похоже на выжившего из ума неврастеника: вечно без толку бубнит невнятицу, к которой — многажды проверено — не стоит прислушиваться. В свой большой колокол оно бухнуло всего дважды, оба раза по одному и тому же пустяковому поводу. Разве так важно, где нам жить, обитателям стандартных ячеек, и до нас, и после столь же временно дающих приют людям чужим и случайным? Добро бы мы были владельцами фамильных поместий, где стены пропитаны памятью поколений, обжиты духами предков! Но и поднятый на такую высоту, квартирный вопрос не представляется достаточно серьезным, чтобы возбуждать трепет прозрений. По правде говоря, меня все это скорее раздражает. Однако иметь в распоряжении загадочное происшествие, пусть даже слабо связанное с основным конфликтом и глуповатое, и умолчать о нем — какой рассказчик пойдет на это?
Последнюю неделю перед переездом я провела в не свойственных мне хлопотах о будущем уюте. Отыскала на Арбате толстую, грубее некуда зеленую ткань и пригласила мастера, чтобы обил дряхлое дырявое кресло. Отхватила в местном мебельном четыре стула — товар в ту пору редкий. Бежать за подмогой было немыслимо — упустишь! — и я добрый километр перла по жаре тяжелеющие с каждым шагом, топорщащиеся ножками и спинками, норовящие выскользнуть из вспотевших рук и брякнуться в дорожную пыль стулья. А еще пришлось выбирать какие-то занавески, кастрюльки, клеенки… “Это нужно Вере, — твердила я себе. — Легче вернуться домой, если здесь не будет такого угрюмого разора”.
О том, что и сама не прочь от него избавиться, я как бы не догадывалась. Слишком привыкла думать, что от таких мелочей не завишу.
Когда мы наскоро расставили в новой квартире старую мебель и со славой добытые, еще пахнущие магазином стулья, я подошла к окну и вместо градирни увидела далекую щеточку бора, пушистую от садов деревушку, а ближе, перед самым домом, прудик среди ветел и берез. Мило. По мне — слишком игрушечно. И вдруг… Как бы сказать? Не то, конечно, а лучших слов не подберу: пространство стало одушевленным. Оно смотрело. Взгляд был неоправданно дружествен…
Выжила! Я сползла в ядовито-зеленое, заново обитое кресло и зажала рот ладонями, пытаясь заглушить счастливый смех. Но тут, опять-таки вдруг, что-то тяжеленное обрушилось сверху, с тупыми, но мощными когтями, с оглушительным сопением! “Бедный песик” подумал, что я плачу. А этого он не выносил — бросался утешать с напором, способным сокрушить и повергнуть во прах слабый организм.
Но мой не сдрейфил: ругаясь, хохоча, утирая все-таки набежавшие слезы, я выпуталась из сострадательных когтистых объятий. Высокая торжественность момента была намертво испорчена. Плевать! Он, момент, был чудесен и безо всякой торжественности.
В груде неразобранного барахла я отыскала альбом, цветные карандаши и, с детским тщанием блюдя верность натуре, срисовала заоконный пейзаж. Только на плоском зеленом бережке позволила себе домыслить рыжего веселого Али. На самом-то деле пес, утомленный своим душевным порывом, уже похрапывал на диване и болезненно дрыгался во сне — антиблошиный ошейник в те годы казался таким же мифологическим предметом, как святой Грааль.
Закончив, я вырвала альбомный лист, сложила вчетверо и затолкала в заранее надписанный конверт: “Куба, посольство СССР…” Он поныне цел, этот ностальгический, дважды — раз вдоль, раз поперек — надломленный рисунок. Бесстрастный наблюдатель сказал бы о нем только одно: его автору лучше не судить о чужих живописных талантах.
Ты уж, Скачков, не взыщи.
Не всякому воспарению стоит верить. Возомнишь, будто тебя с чего-то осенила благодать, а это просто солнышко пригрело, витамин всосался. Пожалуй, так оно и было…
Да, во избежание недоразумений это надо сказать со всей определенностью. Когда после сплошных потерь, не сумев сохранить единственное приобретение — искусство точить слезу одним глазом, начинаешь из этого черного безвременья выбираться, может примерещиться что угодно. Но и сверх меры сочувствуя своей героине, автору надобно сознаться: Шура Гирник с ее доморощенным ницшеанством российского пошиба — не тот человек, которому позволительно уповать на особую милость свыше. Если небеса не пусты, в чем она сомневается чаще, чем хотелось бы, у нее мало заслуг перед ними. Не считать же доблестью то, что не гонялась с топором за старушками. Без экспериментального подтверждения верила, что не “тварь дрожащая” и “право имеет”, а то и погналась бы, чего доброго… Привычка, освоенная с возрастом, выглядеть разумной и кроткой — тоже не великое достижение. Сама-то знаешь: то, что другим кажется добротой или мудростью, чаще всего — лишь поверхностная сердобольность и глубокая усталость. А до истинного смирения тебе дальше, чем до Луны. Задень тебя за живое, и все неистовое высокомерие дней былых сразу тут как тут. Оно твой ржавый доспех, твое допотопное оружие. Только теперь сложно заставить тебя пустить его в ход.
Литературный критик и переводчик, Ирина Васюченко получила известность и как яркий, самобытный прозаик, автор повестей «Лягушка в молоке», «Автопортрет со зверем», «Искусство однобокого палача» и романов «Отсутственное место» и «Деточка» (последний вышел в «Тексте» в 2008 г.).Действие романа «Голубая акула» происходит в конце прошлого — начале нынешнего столетия. Его герой, в прошлом следователь, а после революции — скромный служащий, перебирающий никому не нужные бумаги, коротает одинокие вечера за писанием мемуаров, восстанавливая в памяти события своей молодости — таинственную историю одного расследования, на которое его подвигнула страстная любовь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Имя Константина Ханькана — это замечательное и удивительное явление, ярчайшая звезда на небосводе современной литературы территории. Со времен Олега Куваева и Альберта Мифтахутдинова не было в магаданской прозе столь заметного писателя. Его повести и рассказы, представленные в этом двухтомнике, удивительно национальны, его проза этнична по своей философии и пониманию жизни. Писатель удивительно естественен в изображении бытия своего народа, природы Севера и целого мира. Естественность, гармоничность — цель всей творческой жизни для многих литераторов, Константину Ханькану они дарованы свыше. Человеку современной, выхолощенной цивилизацией жизни может показаться, что его повести и рассказы недостаточно динамичны, что в них много этнографических описаний, эпизодов, связанных с охотой, рыбалкой, бытом.
Эван Хансен обычный школьник. Он боится людей и страдает социальным тревожным расстройством. Чтобы справиться с болезнью, он сам себе пишет письма. Однажды одно из таких писем попадает в руки Конора, популярного парня из соседнего класса. Вскоре после этого Конор умирает, а его родители обнаруживают клочок бумаги с обращением «Дорогой Эван Хансен». С этого момента жизнь Эвана кардинальным образом меняется: из невидимки он превращается в лучшего друга покойного и объект горячих обсуждений. Вот только есть одна проблема: они никогда не дружили.
В настоящее время английский писатель Роальд Даль является хорошо известным для русскоязычных читателей. Его много переводят и издают. Но ещё относительно недавно было иначе… В первой половине 90-х, во время одного из моих визитов в Германию, мой тамошний друг и коллега рассказал мне про своего любимого в детстве писателя — Роальда Даля, и был немало удивлён, что я даже имени его не знаю. На следующий день он принёс мне книгу на английском и все мои вечера с этого момента заполнились новым писателем.
Быт и нравы Среднего Урала в эпоху развитого социализма. Занимательные и поучительные истории из жизни послевоенного поколения. Семья и школа. Человек и закон. Тюрьма и воля. Спорт и характер. Становление героя. Содержит нецензурную брань единичными вкраплениями, за что и получила возрастное ограничение, но из песни слов не выкинешь. Содержит нецензурную брань.
Донбасский шахтерский город, жители которого потомственно занимаются угледобычей, оказывается на линии противоборства двух враждующих сторон. Несколько совершенно разных людей: два брата-шахтера, чиновник Министерства энергетики и угольной промышленности, пробившийся в верхи из горных инженеров, «идейный» боец украинского добровольческого батальона, полковник ВСУ и бывший российский офицер — вольно или невольно становятся защитниками и разрушителями города. Книга содержит нецензурную брань.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.