Искусство наступать на швабру - [43]

— А вы, как я понимаю, литературный профессионал, — не без ехидства заметил Дубов.

— Василий Николаич, ну зачем вы так, — с упреком покачал головой Серапионыч. — Госпожа Кассирова перенесла тяжелую душевную травму, а вы…

— Нет-нет, Василий Николаевич совершенно прав, — перебила Кассирова, — и поделом мне! Но деньги мне нужны не для каких-то шахер-махеров, а чтобы издать собрание своих избранных произведений.

— Да уж, причина более чем уважительная, — старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.

— Господин Дубов, — патетически подхватила поэтесса, — выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма «Смерть на Ниле» будет открываться посвящением лично вам!

И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:

— Это было давно, это было в Древнем Египте,

В самом прекрасном из прошлых моих воплощений.

Я была возлюбленной страстной жреца Oмона,

Что возносил каждодневно Oмону хвалу во Храме.

Но вот взяла его смерть, и осталась я одинока,

Одна, как чайка на море или верблюд в пустыне,

И стала мне жизнь постыла, любви лишенной…

Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:

— И вот однажды, молясь в опустевшем храме,

Я услыхала голос, и этот голос промолвил:

«Будет тебе за любовь за твою награда.

Знай, твой любимый запрятал алмазы и злато

В месте надежном, и стражей надежных приставил

На берегу священном священного Нила,

А сторожами поставил двух крокодилов священных…»

Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов «Чу! Идет жрец Омона!», детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:

— Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.

— Ах да, извините, я несколько увлеклась, — смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. — Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к «стенке» — ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами…

— Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой «стенки», — как бы между прочим заметил Василий.

— Что же дурного в том, что художники продают свои картины? — удивился Серапионыч.

— Если бы художники, — махнул рукой Дубов, — и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину «Пастушок с огурцом», и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне — дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.

— Просто они к незнакомым относятся настороженно, — заметил Дубов. — Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы «навариться».

— Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, — продолжала Кассирова. — А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.

— И вы предложили ему выгодную сделку?

— Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается «после вчерашнего». Но он сам со мною заговорил — сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.

— Вот как! — хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.

— Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!

— Ну понятно, — усмехнулся Василий, — и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.

— Увы, — трагически развела руками Софья. — Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!

«Как же, слышали мы эти сказки», подумал Василий, а вслух спросил:

— И на чем же вы с ним столковались?

— На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. — Поэтесса тяжко вздохнула. — Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я… — Кассирова замялась. — В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.