Искусство наступать на швабру - [18]

— A он, оказывается, составлен из отдельных плит, — не без удивления отметил детектив.

— Ничего удивительного, — проворчал Петрищев. — Целиком его сюда не затащить.

— Но плиты довольно большие, — задумчиво продолжал Дубов.

— Разве это имеет какое-то значение? — спросил Столбовой.

— Очень возможно, очень возможно… — Отыскав на барельефе корову, Василий посветил фонариком вверх и увидел изображение птицы с длинными крыльями и хвостом. — Похожа на ласточку?

— Да, это и есть ласточка, — подтвердил Петрищев. Столбовой и Серапионыч молча с ним согласились.

— Что ж, теперь все сходится, — с удовлетворением сказал Василий. — Ласточка, символ души…

— Василий Николаевич, может быть, хватит говорить загадками? — не выдержал инспектор Столбовой. — Я не спорю, барельеф замечательный, отдаю должное художественному мастерству наших предков, но не ради же осмотра старинных достопримечательностей вы сорвали всех нас с места и на ночь глядя повезли сюда?

— Ну что ж, — согласился Дубов, — сейчас я вкратце познакомлю вас с ходом своих мыслей, а потом мы с вами на практике выясним, насколько он был верен… Или наоборот, неверен. — Василий откашлялся, как лектор перед выступлением. — Когда я разговаривал с баронессой Xелен фон Aчкасофф, то она заверила меня, что древние кисляки хоронили сердце, считавшееся средоточием души, отдельно от тела в особом сосуде. В отчете же профессора Кунгурцева об этом ни слова. Но, с другой стороны, сосуд с сердцем, тем более если он имеет какую-то ценность, могли вынести похитители задолго до Кунгурцева. К тому же баронесса говорила, что сердце может храниться и в отдельном помещении, до которого профессор просто не добрался. Так что отсутствие сосуда с сердцем само по себе ни о чем еще не говорит. То же относится и к предполагаемым драгоценностям, которыми «снабдили» покойника в путь на тот свет. Во-первых, они могли отсутствовать изначально, так как древние кислоярцы отнюдь не всегда хоронили своих правителей вместе с золотыми и прочими дорогостоящими изделиями. Во-вторых, их могли забрать грабители. В-третьих, сам профессор…

— Никогда! — гневно перебил Петрищев. — Он был порядочным человеком! За это его и убили…

— Я не имел в виду, что профессор Кунгурцев что-то присвоил. Здесь другое. Весьма показательна судьба золотого гребня, украшенного национальным орнаментом — единственной драгоценности, которую Кунгурцев, по его словам, нашел в гробнице. Сначала гребень хранился в запасниках Кислоярского музея, а потом пришли оттуда, — Василий неопределенно, но выразительно указал в потолок, — и гребень реквизировали. И знаете, что сказал профессор Кунгурцев, когда директриса музея ему об этом сообщила? «Так я и думал!»

— Что он имел в виду? — удивился Столбовой.

— Элементарно, — вздохнул Дубов. — Покойный профессор прекрасно понимал, в какой стране мы живем. И что все сколько-нибудь ценное тут же будет, извините, просто разворовано.

— И вы полагаете?.. — не договорил Cерапионыч.

— Я полагаю, что Кунгурцев нашел здесь нечто большее, — уверенно подхватил Дубов, — но «обнародовал» только золотой гребень как своего рода пробный шар. И очень скоро убедился, что его самые пессимистичные предположения начинают сбываться.

— И где же сокровища? — невольно понизил голос Серапионыч.

— Очевидно, спрятал в надежном месте, — ответил детектив, — причем, скорее всего, в Кислоярске или его окрестностях. Этим я объясняю его неоднократные приезды сюда инкогнито. Он приезжал, чтобы проверить, на месте ли сокровища. Возможно, исследовал их как ученый. Или перепрятывал в другие места. Однако мафия ни на минуту не выпускала Кунгурцева из виду, и, несмотря на все предосторожности, это кончилось для него трагически.

— Значит, дело за малым, — невесело усмехнулся Столбовой. — Найти искомое место и взять сокровища.

— Или закопать еще поглубже, — сердито пробурчал Петрищев. — Чтобы всяким мошенникам не достались.

— Чисто по-человечески я полностью согласен со Степан Степанычем, — кивнул Василий, — но ведь мафия ни перед чем не остановится. Найдут ли они драгоценности или нет — но искать будут, причем не разбирая средств. A значит, будут и новые жертвы. Но если мы найдем сокровища, то как можно скорее передадим их настоящим ученым, коллегам Кунгурцева, и сделаем это максимально гласно и открыто, чтобы ни один облаченный властью прохиндей даже и подумать не решился бы, чтобы положить на них свою загребущую мохнатую лапу!

— Как вы наивны, Василий Николаевич, — вздохнул инспектор. — Неужели жизнь вас так ничему и не научила… Стойте! Слышите, что это?

— Что, что? — заозирались его спутники.

— Как будто что-то стукнуло у входа. Нет, наверно, померещилось.

— Да и кому тут быть, — добавил Серапионыч. — Разве что дух покойника…

— Ну и последнее, — немного помолчав, продолжал Дубов. — Когда я в музее разглядывал фотографию барельефа, то обратил внимание на неясное пятно прямо над коровой и сразу же подумал, что это может быть какая-то птичка. Правда, в прилагавшемся описании о ней не было сказано ни слова, и я решил, что это просто отблеск от вспышки или что-то подобное. Но теперь, убедившись, что там действительно ласточка, то для меня все встало на свои места. Ведь ласточка, по словам баронессы Xелен фон Aчкасофф, у древних кислоярцев почиталась символом души. Так же как и сердце. Трудно поверить, что Кунгурцев не заметил на барельефе изображения ласточки — значит, он не упомянул его намеренно. К тому же барельеф не монолитный, а состоит из нескольких плит. — Василий замолк и стал водить фонариком по краям той плиты, на которой была ласточка.