Искушение винодела - [11]

— От себя мне нечего сказать Наполеону, — покачал головой Зас. — Я могу лишь передать ему приветствие, просьбу о прощении или какие-нибудь пожелания от канонира его великой армии.

1816 LE BROYAGE [10]

Дом спал. Собран пригласил ангела войти посмотреть на новорожденного сына. К тому же на улице шел дождь, и винодел замерз. Со свечой в руке он подвел гостя к колыбельке. Сердце бешено колотилось, да так громко, что Собран боялся не услышать, если Селеста начнет ворочаться в постели и вдруг проснется.

Ангел согнулся, слегка разведя в стороны кончики крыльев: левый чуть не сбил кувшин с водой, а правый аж выглянул в дверной проем. Стоя неподвижно, будто обсыхающая цапля под деревом у реки, Зас восхищенно разглядывал младенца. Затем из-под руки посмотрел назад, на Селесту — на ее плечо в ямочках, на длинную косу. Потом выпрямился и, сложив крылья, покинул спальню.

Спускаясь по узенькой лестнице, Собран слышал, как крылья чиркнули по штукатурке стен, и побоялся: не запаниковал бы ангел, подобно птице, влетевшей в дом и не могущей выбраться. Однако на кухне юноша обернулся и увидел на лице гостя радостное любопытство.

Затеплив очаг, Собран поставил на огонь чайник и, засветив еще одну свечу, подумал было предложить ангелу сесть, но… не мог сообразить куда, не посадишь же его на стул или в материнское кресло-качалку.

— Ангелы в гостях сидят? — спросил он, чуть помявшись, и с удивлением увидел, как ангел садится в кресло-качалку. Крылья он сложил так, что стал похож на стервятника. Оттолкнувшись оконечностями крыльев, гость стал раскачиваться в кресле, — Я заварю мамин чай, какой она готовит при простуде, — сказал Собран. — Выпьешь чего-нибудь?

— Чаю.

Пытаясь унять волнение, Собран зажег от свечи лампу, наполнив кухню светом. Взглянул на ангела. Кожа у него оказалась гладкая, белая, даже губы не были алыми, а смотрелись как уста мраморной статуи, окропленные вином. Однако Зас не был статуей — на щеке у ангела пульсировала жилка, и с каждым ударом сердца по лицу словно бы пробегала тень перемены, как бывает, когда над лугом проносятся тучи и каждый проблеск солнца кажется новым и удивительным. Мозоли на ладонях розовели подобно соскам юной девы, еще не кормившей грудью.

Любопытство, с которым Собран его разглядывал, позабавило ангела. Он повернул лицо к свету, и юноша подошел ближе.

— Человеческий глаз несовершенен, — произнес ангел. — Ты ведь до сих пор меня толком и не рассмотрел. Поднеси лампу ближе.

Глаза у Заса были синие. Ангел сидел свободно, открыто и при этом без намека на приземленность — сколько Собран ни смотрел на него, обыденности так и не заметил.

— Твое лицо постоянно меняется, над ним будто бы облака проносятся, — заметил винодел.

Подумав, Зас ответил: люди — их тела — служат домом для других тварей. Не паразитов, нет (хотя и такое случается), но для флора. Тот же флор делает желтое вино желтым. Люди — колонии, говорил Зас, они подвержены воздействию времени, в них легко проникнуть. Ангелы же неуязвимы; некоторые даже походят на болванов, как броня, заключенная в броню.

Такая критика от небожителя взволновала Собрана. Заметив это, Зас сказал:

— Я говорю, что ангелы невосприимчивы ни к чему. Они просто делают свое дело, ни больше ни меньше.

— В угоду Богу?

— Мне неведомо, что угодно Богу, Собран.

Юноша чихнул, и ангел посоветовал ему заварить какого-нибудь снадобья. Тогда Собран поискал сушеных трав, сложил в горшочек и залил кипятком. Потом подвинул свой стул к очагу.

— А лицо у меня изменяется, должно быть, от этого, — сказал Зас, поднимая руку и указывая на знак у себя на ребрах.

Рубашки он не носил, да и какая рубашка с крыльями-то! Знак на боку напоминал скорее татуировку, чем клеймо, — четкий цветной рисунок: две пересекающиеся искривленные линии, алая поверх аквамариновой. Долго на них Собран смотреть не смог, отвернулся. Что-то в этом знаке напугало его.

Юноша налил чаю в кружку и передал Засу, предупредив: «Осторожно — горячий!» — но ангел уже сделал большой глоток обжигающего напитка. И ничего.

— На вкус как сухая трава, — произнес гость.

Указав на знак, Собран спросил, что он означает. Зас только покачал головой и в следующую секунду поступил совсем не по-ангельски — прикусил губу, словно опасаясь сболтнуть лишнего.

— Я помечен или, скорее, подписан. Я договор. Думаю, все, что я ни делаю, соответствует оговоренным в нем условиям. Они гласят: «Зас может быть свободен». Не «будет свободен», не «освобождается», а «может быть свободен». Я договор, подписанный главами двух сторон. — Ангел поведал, что он неприкасаем, и у него было много времени подумать о подписях, но это ничего не дало. Говорил он робко, в голосе сквозили нотки безумия, тревоги. Потом Зас некоторое время молча попивал чай, словно скрывая лицо за дымкой пара. — Один мой друг, монах и пчеловод, давно покинувший земную юдоль, говорил о подписях… — Зас помолчал, пытаясь подобрать замену точным словам монаха, который говорил на гаэльском. — Так вот, мой друг сказал, что этот договор — нечто большее чем прихоть. Да, так он и говорил — мягко и в то же время упрекая меня, дабы я, «любопытное создание», как он назвал меня, не относился к соглашению как к чьей-то прихоти. Если верить моему другу, я своими поступками заполняю единственную брешь меж двух сторон, не оскверненную еще пророчеством, политикой и жесткими законами.