Искушение в пустыне - [17]

— И у нас некоторые умеют работать… — зло сказала Надьо, обезображенная теперь большим животом. — Вот почитайте… — она развернула какую-то бумагу и прочла: — «Бюллетень чрезвычайной комиссии № 86. — За агитацию в анархических кругах населения и за упорное саботирование власти исполнительного комитета, дезорганизующее творческую работу коммуны, товарищ Макс Глюк приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение». Вот… — заключила она, нервно содрогнувшись. — «За нерадивое отношение к труду приговорено к заключению на две недели с применением принудительных работ, — 12 человек, за нарушение трудовой дисциплины к месячному заключению — 23 человека, за контрреволюционный образ мыслей к полугодовому заключению с применением особо тяжелых работ Рукин и еще семь человек». И все это за одну неделю… Вот эти так трудятся!..

— И не только это… — тихо сказал седой коммунист. — Говорят, что и разрушение священных пещер тоже дело их рук. Туземцы думают, что это Великий Дух разгневался на них, потряс гору и погубил жрецов, а слухи говорят, что это наши правители, ограбив сокровища, взорвали пещеры.

Мимо торопливо и озабоченно прошел Гаврилов с браунингом у пояса.

— Тише!.. — шепнула Надьо. — Вот один из компании…

Джулиа Венти — тоже с большим животом, — удерживала Армана, тревожно повторяя:

— Ну, я тебя умоляю… Ты погубишь себя… Ну, уступи для меня, милый… Я умоляю…

— Да я же говорю тебе, что все подготовлено, — нетерпеливо говорил Арман. — Не беспокойся же так… — и, наконец, освободившись от нее, он вбежал на трибуну и возбужденно крикнул: — Товарищи, не будем больше ждать наших повелителей — они делят барыши и по обыкновению пьянствуют…

По толпе пробежало волнение. Бедная Джулиа, закрыв лицо, в изнеможении опустилась на камень.

— Товарищи, больше молчать нельзя!.. — продолжал Арман. — Из живых людей мы с невероятной быстротой превратились в бездушные колеса какого-то мертвого механизма, который скрипит, трещит, но делает только видимость работы… Мы должны, наконец, восстать против извергов, захвативших власть… И мы должны честно признать, что и здесь мы потерпели крушение, и мужественно искать новых путей, путей спасения… Вспомните несчастного, без вины погибшего Макса, — он был тысячу раз прав: прежде чем строить светлое царство будущего, нам нужно было приготовить души свои к приятию его, а мы в старых лохмотьях пошли на брачный пир. И как мы обанкротились!.. Мы гордо потребовали себе всяких товаров из Европы, предлагая в обмен будущие произведения нашего вольного труда, но вот Европа свои товары прислала — вон они на рейде… — а что мы дадим в обмен? Все, что у нас есть, это слезы отчаяния, стыд и нищета да сотни товарищей, если не тысячи, которые окончательно изверились в нашем деле и некоторые — счастливцы! — получили уже разрешение покинуть остров… Вон стоит наша радиостанция, которую мы все никак не можем достроить, — мы хотели с высоты ее возвестить миру весть спасения, но что, что сможем мы сказать людям с этих башен, если мы когда достроим их? Только одно: сжальтесь над несчастными, спасите нас — мы погибаем…

— Правильно!.. — возбужденно загудело собрание. — Это не жизнь, а чистый ад. Мы все хотим уехать… Скатертью дорога трусам!.. Долой болтуна!.. Довольно!..

— Уехать? — покрывая шум своим звонким голосом, крикнул Арман. — Увы, это совсем не так просто, товарищи!.. Нас здесь очень много и нужно очень долгое время, чтобы вывести всех нас обратно в старый свет. Да и стыдно, по-моему, спускать знамя так скоро, — надо просто поправиться и попробовать по-другому. Итак, я предлагаю, во-первых, просить командира «Норфолька» взять временно власть в свои руки, арестовать наших правителей и — стараясь покрыть голосом аплодисменты, крики и свист, кричал он, — предать их в руки правосудия, как простых уголовных преступников: кровь их жертв и ограбление пещер вопиют к небу… Ведь, если туземцы догадаются, что это дело белых, это значит война без пощады из-за каждого куста, из-за каждой скалы… Правда, мы лучше вооружены, но и их отравленные стрелы тоже кое-что значат… И потом где же будет братство людей? И разве только это одно на совести у захватчиков власти?

Бурный шум возбужденного собрания некоторое время не давал ему продолжать.

— Второе, что мы должны сделать, — продолжал опять Арман, — это отказаться от коммунистического хозяйства и каждому завить свое собственное гнездо. Не можем же мы вечно сидеть на хлебах старой капиталистической и презираемой нами Европы! Духа коммунизма в людях не оказалось. Все наше время проходит в спорах и ссорах. Пастух не желает получать одинаковое вознаграждение с учителем, потому что он мокнет под дождем, в грязи, а тот «блаженствует в школе», дровосеки ропщут на музыканта, а работающие в угольных копях проклинают всех, но сами не вырабатывают и пятой доли того, что дает европейский углекоп. Лентяи у нас блаженствуют, а честные люди должны выбиваться из сил… Благодаря жестокости Рейнхардта среди нас местами — прямо стыдно сказать!.. — вспыхнула ненависть к евреям. На той неделе опять был бунт вегетарианцев, которые решительно не хотят ходить за общественным скотом… Прямо голова идет кругом от этой непрерывной смуты… И замечательно: те необъяснимые силы антипатии, взаимного отталкивания, которые так сказывались в старом обществе, здесь еще более резко обострились: нигде вражда между отдельными лицами и партиями не достигала такой силы, как на нашем острове, в этом зеленом, плодородном, солнечном аду!..