Искушение страстью - [6]

Конец войны стал для Клары настоящей Голгофой. Вся забота о Винсене и Даниэле легла на нее, и она не знала, сироты они или нет. Ей казалось, что им каждую минуту грозит опасность, она бледнела при каждом звонке в дверь и всего боялась. Эдуард совершенно не помогал ей. Он был единственным мужчиной в семье, но, если бы его вообще не существовало, никто бы не заметил разницы. После исчезновения Юдифи он окончательно погрузился в молчание. На настойчивые вопросы он отвечал, что ему не по себе. Его отец когда-то погиб за отечество, его брат, все еще находившийся в немецком плену, тоже проявил себя, а он военные годы провел как рантье, как тыловая крыса: от него никому не было пользы. Может, за этими словами скрывался крик о помощи, но Клара не расслышала его. Она думала лишь о том, чтобы защитить внуков, металась в поисках следов Шарля, молилась за Юдифь и Бетсабе, ей приходилось управлять имением и заботиться о том, чтобы семья не голодала. Высадка союзников в далекой Нормандии и капитуляция Германии год спустя стали одними из самых счастливых дней ее жизни. От радости она проплакала несколько часов – а ведь из нее ничто не могло выжать и слезинки, – потом спустилась в подвал и принесла три бутылки шампанского, специально припасенного для такого случая. Даже детям разрешили выпить, а потом разбить бокал, как делают русские. Казалось, жизнь начнется снова: война окончена, Шарль должен был вернуться.

Но надо было запастись терпением. После третьей попытки побега его отправили в замок Кольдиц под Лейпцигом – крепость особого режима для особо опасных офицеров. Через год Шарля перевели в другой лагерь, на западе Дрездена, откуда 11 мая всех заключенных освободила 77-я дивизия 11-й американской армии. Возвращение в Париж – часть пути он проделал пешком – заняло у Шарля три недели. Оттуда он позвонил Кларе, и она была вынуждена рассказать ему об ужасной гибели Юдифи и Бетсабе.

В июне 1945 года всему миру открылись зверства Холокоста. Кинохроника и страницы газет обнажали одну за другой страшные картины. С конца апреля отель «Лютеция» принимал депортированных, рассказывавших о жестокости, об истреблении, о девяти кругах ада. Почти обезумевший Шарль направился туда. У него не было ни малейшей надежды увидеть жену и дочь – то, что они погибли, было абсолютно достоверно, – но он хотел узнать хоть что-то о том, что случилось в Равенсбрюке, как и почему Юдифь и Бетсабе погибли там с семью тысячами других француженок.

В Валлонг он вернулся только в начале июля. Увидев сына на перроне Авиньонского вокзала, Клара поняла, что для семьи Морванов война еще не закончилась.

Винсен и Даниэль стояли слева и справа от отца и, не поднимая глаз, подпевали латинским песнопениям. Похороны дяди Эдуарда потрясли их, но они выдержали Достаточно испытаний и научились крепко стоять на ногах при любых обстоятельствах. В тринадцать и одиннадцать лет у них больше не было права на детские слезы, и Шарль подавал им достойный пример, хотя от присутствия этого худого мрачного человека мальчикам становилось не по себе. Почти так же не по себе, как от плача кузенов, предававшихся горю и не отходивших от Мадлен.

Ища поддержки, Винсен и Даниэль украдкой бросали взгляды на Клару. Казалось, в ней ничто не изменилось: несмотря на смерть старшего сына, она по-прежнему оставалась той непоколебимой, как скала, бабушкой, которую они обожали.

Застывшим взглядом Шарль уставился на священника, не видя его. Он устал и чувствовал себя чужим в собственной семье, чужим двоим своим сыновьям. Да и всем остальным тоже: он мог думать только о Юдифи и Бетсабе, доводя себя этим до одержимости.

– Папа… – шепнул Винсен.

На мгновение оторвавшись от своих болезненных мыслей, Шарль увидел, что люди вставали со скамеек, шли благословлять гроб. Он скривил губы в бесцветной улыбке, поблагодарил сына и тоже пошел по центральному проходу. Темно-синее пальто болталось на его плечах: он почти не набирал вес. Хотя Клара проявляла чудеса предприимчивости и после возвращения сына обегала все соседние фермы, принося домой свежие яйца, кур, овощи. Она готовила его любимые пироги, часами стояла перед кухонной плитой, и весь первый этаж дома был пропитан аппетитными запахами. Мадлен пользовалась этим и объедалась, а Шарль ел мало и неохотно.

«Мама, – с отчаянием думал он, – почему ты не захотела меня выслушать?»

Теперь он уже никогда не заговорит: момент истины миновал. Шарль взял кропило из рук своей племянницы Мари и небрежно, все с тем же рассеянным, почти отсутствующим видом начертал крест. Клара, поддерживающая Мадлен, проводила его взглядом, пока он не сел на место. Потом повернулась к священнику: тот ожидал, когда закончится шествие родственников и друзей, чтобы начать мессу; с этим, как Клара и предполагала, трудностей не возникло. Самоубийца или нет, Эдуард имел право на христианские похороны, ведь это же такая малость.

Служащие похоронного бюро стали собирать венки и букеты. Цветы и соболезнования Кларе прислали многие, но передвигаться по стране было еще сложно, и народу было не так много. После стольких лет войны жизнь только-только набирала ход, и каждый оплакивал своих умерших. Перед миллионами невинно замученных, которых не удается даже сосчитать, самоубийство выглядело вызывающе.