Искушение астрологией, или Предсказание как искусство - [41]

, — замечали с некоторой резкостью английские историки права Ф. У. Мейтленд и Ф. Поллок, — количество идей в законе мало, а в общественном праве нет даже и представления о них» [114]. Юрист, как и астролог, имеет дело с приоритетным преимуществом, суммированным весом своей профессии, записью случайностей и обломками истории. Адвокат Люси Миллс принимает в расчет не только ее адюльтер — что, казалось бы, и является сутью дела, — но и длинный непревзойденный список супружеских измен, уже записанных в анналы английского закона. Он просеивает эти заковыристые дела, чтобы найти такую схему, которая поможет оправдать его клиентку. Чтобы меч правосудия не пал на нее или удар его был не так жесток, как это обычно бывает.

В этой работе нет принципов, нет заранее готовых идей. Юрист зарабатывает на том, что погружается в факты и полагается на некий инстинкт, на свое чутье, чтобы вернуться из прошлого в мир своего клиента.

Так же поступает и астролог.

Астрология, надо думать, оказалась на скамье подсудимых. Ответственные лица Церкви пытаются определить, следует ли осуждать широко распространившееся искусство прорицания [115]. Они прекрасно знают и чувствуют интуитивно, что астрология — это нечто подозрительное, и, кроме того, помнят, что предсказание и католическое вероучение не ладят друг с другом. Их тяга вершить суд умеряется тем, что предсказание также лежит в сердце мощной астрономической схемы, которую они унаследовали от Аристотеля и Птолемея. Она — само основание теологии.

Альберт Магнус выступает в роли свидетеля-эксперта. Он не находит в астрологии ничего дурного. И его трактат Speculum Astrologiae доходчиво поддерживает множество традиционных астрологических утверждений. Положив эту книгу на стол судьи, Альберт доказывает: хотя многие мистические процессы, например менструация, зиждутся на реальных физических связях между причинами и их следствиями, остается еще немало случаев, не дающих покоя — скажем, дурной глаз, — в которых действие осуществляется на расстоянии. Печально пожимая плечами, он признается, что не знает, как это происходит. Общение ангелов стоит где-то между тем, что он понимает, и тем, что не понимает. Все это очень сложно. После чего миролюбивый старик Альберт медленно удаляется, оставив за спиной бурлящий водоворот замешательства.

Вопрос о действии на расстоянии доминиканцы не решили. Никто из них не принял заключения Газали о том, что действие на расстоянии невозможно, ибо действие — это иллюзия. В планы католической церкви не входило обретение устойчивости за счет приятия безумцев. Перед нами пример политики столь очевидной умеренности, что остается лишь удивляться: отчего она не используется широко и в наши дни? Если причина человеческих деяний — звезды, как настаивали астрологи, то они, звезды, действуют точно так же, как и обычные причины.

Встает все тот же вопрос: могут ли звезды быть знаками? Именно он занимал великого средневекового мыслителя Фому Аквинского. Он родился в 1225 году в замке Роккасекка, близ Аквино, тогда входившем в независимое Неапольское королевство, а умер всего лишь через пятьдесят лет в цистерцианском монастыре в Фоссануова. Оба его родителя — отец, граф Ландольф Аквинский, и мать, Теодора, графиня Теанская, — происходили из знатных итальянских семей. В Фоме Аквинском безошибочно угадывается нечто аристократическое: достоинство и эмоциональная сдержанность, которым нельзя научиться, хотя можно их имитировать.

С ранних лет в Фоме Аквинском заметили интеллектуальную одаренность, способность методично и равномерно поглощать и систематизировать большие объемы информации. Кроме того, в нем неожиданно открылась особая восприимчивость к религии. Никто не сомневался, что он сделает блестящую карьеру. Где-то в 1240 году он вступил в доминиканский орден как протеже Альберта Магнуса. Его первым шагом во имя их дружбы, вероятно, стало изгнание из кельи старика тоскливо лязгавшего автомата, знаменитой говорящей машины Магнуса. Эти двое, Альберт и его ученик, вообще были трогательно привязаны друг к другу. Когда Фома умер в расцвете лет, Альберт так страдал от утраты, что и спустя много лет, вспоминая его, плакал.

На портретах Фома Аквинский предстает человеком, явно любившим поесть, — достаточно взглянуть на его пухлые щеки. Но, будучи полноватым, он был весьма силен. И набираемый вес не только превращался в излишнюю ношу, но и придавал солидность.

Юность Фома Аквинский провел в дисциплинированном учении и столь же дисциплинированном смирении. Его биографы сообщают, что однажды, когда он был молод, к нему пришла «искусительница», очевидно подосланная его родственниками, желавшими заставить Фому отказаться от монашеского обета. Женщина, одетая в красное, вошла в его комнату и недвусмысленно предложила себя. Он мгновенно выхватил кочергу из очага и прогнал блудницу. Эта история вполне похожа на правду, по крайней мере, в том, что намекает на бушующий огонь — и в очаге, и в самом Фоме. Однако последствия этого случая очень трогательны. Молясь об избавлении от искуса, он сладко задремал и был удостоен сна, в котором два ангела пообещали, что ему будет даровано блаженство вечного целомудрия. С той поры он освободился от мучительных желаний.