Искушение архангела Гройса - [64]
Возвращение в мою жизнь старых приятелей мало что изменило. Я оставался семейным человеком, состоял на относительно денежной службе. Жена… дети… приоритеты моего существования оставались прежними. Если что и стало другим, так это само мировосприятие. Появилось неуютное чувство полной размытости границ жизни и смерти. Я не был больше уверен, кто из людей, встреченных на моем пути, жив, а кто уже побывал за чертой.
Моих друзей также интересовали цель и смысл нашей деятельности, но из Теляка вытянуть что-либо было трудно. Он отмахивался, отвечал двусмысленностями и недомолвками, перескакивал на темы кондитерского производства. Нам было понятно, что Федор обладает уникальными способностями, что он экстрасенс, гипнотизер, ясновидец, но непосредственно нас эти его качества не касались. Рутина, которой мы занимались, перевозя с места на место различные тяжелые предметы, плохо сочеталась со сверхъестественным. Теляк не распространялся об истинных целях организации, но мы считали, что наша деятельность осуществляется во благо человечества и выходит за пределы национальных и религиозных границ. К нашим этнографическим или теологическим спорам Теляк относился снисходительно и, если становился их свидетелем, то посмеивался, теребя свою козлячью бородку.
Федор имел таинственных покровителей, с которыми довольно беззаботно общался по телефону. Несмотря на интернациональность связей, монологи Теляка выдавали в нем литвинского националиста в духе Зенона Позняка. О Российской империи, как и о Советском Союзе, Теляк отзывался пренебрежительно и зло. Русских называл то славянизированными финнами, то монголо-татарами. Когда я предложил ему с этим вопросом определиться, он неожиданно кротко извинился и больше на эту тему не заговаривал. Гарри по неизвестной мне причине называл Теляка «Трубадуром», что часто переиначивалось в «Дуремара».
Свою кличку Гарри Грауберман получил давным-давно. После победы Гарри Каспарова в очередном шахматном поединке. Грауберман обыграл компанию из пяти мужчин в шахматы и стал Гарри. Эффектное прозвище. После каждой победы Гарри выпивал по сто пятьдесят, считая это духовным долгом. Уже в те времена нами был усвоен символический смысл возлияний. Ритуал бывает действеннее прямого жеста. Трубадуры, воспевавшие прекрасных дам, часто не были с ними знакомы. До некоторых пор я считал их бродячими артистами, кем-то наподобие Бременских музыкантов. Об алхимическом подтексте ритуалов ордена, о его символике, круглых столах, крестовых походах узнал позже. Внутри человечества есть элемент, активизируемый любовью, считали суфии. Их целью было возвращение в поток европейской жизни импульса женственности, обращение нас к Великой Матери. Этого материнства в истории Запада всегда недоставало. Благодаря социальному эксперименту суфийских школ в христианство внедрился и культ Девы, укрепившийся в южных частях Европы, подверженных мавританскому влиянию. Трубадуры пели о возлюбленной, но их адресатом был сам Всевышний. Идеалом Федора Теляка тоже была некая возлюбленная, и, не вдаваясь в детали, я назвал бы ее Отчизной. Он понимал под этим словом не то, что понимаем мы с вами, согласно нашему имперскому опыту.
34. Vita nova
Постепенно я стал свыкаться с новым ходом вещей. Если американцы строили новый миропорядок активно и почти неприкрыто, то в Беларуси он возникал сам по себе, таинственно и тихо. Люди воскресали то здесь, то там. Натурализовались, ассимилировались, вносили свою лепту в демографические показатели. Официальных заявлений правительства не было. Возможно, велись какие-либо секретные научные исследования, но они не доходили до наших ушей. Все, чем мы довольствовались, – сарафанная почта, слухи. Почему не верить людям, если и со мной произошло нечто подобное? К некоторым возвращались их умершие родители, жены, возлюбленные. Это далеко не всегда было уместно, хотя природа позаботилась о смягчении обстоятельств, отбив у пришельцев память, полностью или частично. Я знал, что наша работа у Теляка каким-то образом связана с происходящим воскрешением из мертвых. Мы, как прежде, перевозили булыжники с места на место. Объездили все литовские замки, вернее, их развалины, перекопали с десяток кладбищ. Вряд ли люди оживали благодаря нашим действиям. Быть может, наши действия были вызваны воскрешением людей.
Радуницу в Беларуси справляют многие. Это государственный праздник, выходной. Суть ритуала заключается в том, что люди приходят на могилы к родным, чтобы их покормить. Традиция посещать могилы, приносить на них еду и питье перекочевала некогда из Литвы на просторы Евразии. Теляк тоже верил в деревья, валуны, огонь и воду – без пафоса и придыхания. Придет на родник, повяжет ленточку от носового платка или снимет бинт с порезанного пальца – вот и весь обряд. Он приваживал в избу ужей (живойтов), разговаривал с ними, получал от них подземные сведения, кормил из блюдечка молоком, как котят. Культ этот сохранялся в Беларуси до шестнадцатого века. По другим сведениям, литвины поклонялись не безобидному ужу, а безобразному Василиску. Теляк змеям не поклонялся, а держал их в качестве домашних животных. Саламандр или ящериц в его доме я не видел.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.