Искушение архангела Гройса - [33]
Пожилой, приземистый, отягощенный монументальным пивным брюхом, красномордый от употребления алкоголя и холестериновой жратвы, мужчина шел по моему следу, зная, что я безоружен и уязвим. Напарника его в пределах видимости не было, но он мог скрываться в лесу.
Мужик меня не видел и вообще казался беззаботным. Он остановился, аккуратно положил винтовку на траву, спустил штаны и сел, чтобы оправиться. Этот шанс упускать было нельзя. Я в два счета оказался внизу, стараясь не привлекать внимания лишним шумом, подбежал и пнул что было силы в сгорбленную спину. Он, кряхтя, повалился вперед и заохал. Я поднял карабин, судорожно передернул затвор и приставил к его затылку.
– Что тебе надо, дяденька? – спросил я, чувствуя закипающую ярость и жажду реванша. – Кто такой? Кто меня заказал? Имя, отчество, фамилия. Говори, сука. Пристрелю, как барана, – повторил я монолог из криминального фильма.
Он только захрипел в ответ.
– Молодец, дяденька, – продолжил я, улыбаясь. – Подотрись и начни сотрудничество со следствием.
Я отошел в сторону, давая ему возможность привести себя в порядок. Мужик торопливо подтерся смятой в руках газетой, натянул галифе и обернулся ко мне своей трясущейся бурой мордой.
Это был Лев Васильевич Машиц, местный интеллигент, светский лев. Сотрудник Управления жилищно-коммунального хозяйства. Вместе с ним мы праздновали день Незалежности у Шаблык несколько дней назад. Он посмотрел на меня, чуть не плача, и поднял вверх руки.
21. Потерянный рай и рай обретенный
– Испугал ты меня, Сережка, ох испугал, – говорил Машиц через несколько минут после выяснения обстоятельств. – Такой грех мог взять на душу, такой грех… Лисичек пошел пострелять, – объяснял он. – Тридцать долларов невыделанная, шестьдесят выделанная… Так я их кефирчиком, сметанкою…
– Ты выстрелы ночью слышал?
– Слышал, Сереженька, слышал… Салют. Великий салют запускали. Такой праздник, всенародный, объединительный. Девки купаются голыми. Парни поют. Красота, да и только!
– Что ты несешь? Выстрелы слышал? Меня обстреляли ночью на подъезде к Нарочи…
– Сереженька, кто же тебя мог обстрелять? Шутники какие? Или ты сам шутишь? Кто же будет здесь стрелять? У нас порядок, чистота, дисциплина. Мы только на лисичек… На зайчиков…
Я чувствовал, что старик не врет, но для пущей уверенности хотел выслушать его до конца. Когда масса его словоблудия стала критической, я неожиданно перешел на «вы», подчеркивая этим, что инцидент исчерпан.
– Извините, Лев Васильевич, но вы на моем месте поступили бы так же, – добавил я, надеясь вернуть его доверие. – Я был в сложной ситуации. Уходил от преследования. Должен был спасти свою жизнь. Для Родины… Для семьи…
Он необыкновенно обрадовался моим словам, сказав, что и сам готов отдать жизнь за свободу Отчизны.
– Смерть фашистским оккупантам, – подытожил я наш разговор. – Вы бывали на «линии Сталина»? Говорят, хороший музей.
– Замечательный, просто замечательный, – замахал он руками. – Как познавательно, воспитательно! Мы не забываем подвига наших отцов. Помним о тех, кто вел их в бой, организовывал работу на фронте и в тылу.
– Вы воевали?
– Мал был, Сереженька. Мал годочками. А то бы повоевал. Отомстил бы за сестер и братьев!
Я понимающе кивал в ответ. Встреча со Львом Васильевичем возвращала меня к нормальной жизни.
– Что бы вы сказали, если бы ваши друзья, старшие, погибшие на войне, вдруг воскресли? – потянула меня за язык наивная панибратская эмоция.
Но старикан, похоже, был готов к такому вопросу. Он ответил мгновенно:
– Что бы я сказал, Сереженька? Я бы сказал, что Александру Григорьевичу удалось осуществить народные чаяния, реализовать великий замысел. Мы превратим нашу республику в земной рай. А в раю, Сереженька, смерти нет. Мы близки, необычайно близки к завершению проекта. Если б не Запад, мы бы его уже воплотили. У ангелов Восток всегда впереди, перед лицом, куда бы ни обращались они лицом и телом. Это трудно нам понять, Сереженька, потому что мы с тобой должны вертеться в разные стороны. А у них Восток всегда перед глазами. Господь, как солнце, постоянно находится перед ними, и они видят Его. Если ты видишь ангелов, ты видишь Господа, и Восток видишь, Сереженька. Потому что Господь, он и есть Восток. Взор их обращен к Востоку, но они видят и все прочие стороны света, потому что силен внутренний взор у них.
– Не знал, что вы стали религиозны, Лев Васильевич, – пробормотал я удивленно. – Откуда такие подробные сведения?
– Коммунисты теперь верят в Бога, Сереженька. Как тут не поверить? Мы видели на своем веку рай земной: жили в нем, строили его. И вот нас обманули. Украли у нас нашу обетованную страну. И это хорошо, Сережа. Слышишь, Сергей, это очень хорошо!
– Отчего же?
– Господь дал нам возможность увидеть, чем мы обладали. Дал шанс вернуть достойное существование. Можно ли жить достойно при ростовщическом, спекулятивном капитализме? Нет, Сереженька, нельзя. Нам с тобой нельзя. Кому-нибудь можно, а нам нельзя. Жизнь ради денег. Интеллект ради денег. Дух ради денег. Профанное знание – то же самое пищеварение. Результат один. Фекальный результат, Сереженька. Вот и вся цена этой хваленой цивилизации. У нас было другое, совсем другое. Настоящее, героическое. Эх-эх… Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Народная мудрость всегда права… Народ еще сложит о нас свои сказки, споет песни. Какой хороший праздник вчера был. Девки поют. Парни купаются. Даже собачки и те радуются, хвостиками виляют. А ведь могли брехать. Злобно брехать до рвоты, Сереженька! Они такие, собачки наши!
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.