Искупление - [8]

"Ему бы только ловы звериные, рыбные, птичьи..."

- Ходил я за Великий луг, на Кадашевское болото, птицы там всякой превелико, а коли дальше отъехать по местам нашим, на Тверской дороге тьма птицы весенней! Княже...

- Чему весел, Михайло? - еще не отойдя от своих дум, спросил Дмитрий.

- Птица, говорю, пожаловала, охоту по ней править - премило дело!

Дмитрий потеплел взором. Вспомнились ему молодые забавы, птичьи и рыбные ловы, облавы на волков, горячие медвежьи выступы из берлог... Давно ли было? И поныне душа тоскует. Тут память вывела опять на Бренка: вспомнилось, как скакали они за волком. Княжеский конь чуть опередил коня Бренка. Князь оглянулся, - толстенный сук - вот он, у самой головы, в трех локтях... И не сносить бы головы князю, да Бренок вытянулся над шеей коня и, как молнией блеснул, срубил тот сук с пути князя. Саженей пять проволокся суп на плече Дмитрия... Лет шесть тому, а не забывается такое.

- Вельми пречудна затея твоя, Михайло, токмо не до радостей ныне... Покусал по привычке губу нижнюю, скрывая вздох сожаления. Не давая возразить сокольничему, наказал: - Позови немедля тиуна. До заутрени!

- Исполню, княже!

Дмитрий пошел в трапезную, но повернулся, снова шагнул к перилам рундука и обронил сверху:

- Вместе с ним и ты приди!

- Исполню, княже, единым махом!

* * *

Бренок подымался по красной лестнице княжего терема вместе с тиуном Никитой Свибловым, правителем двора. Сам Свиблов устроился двором у Боровицких ворот, он тоже держал своего тиуна, помыкал им порой, а службой своей у великого князя был горд. Сейчас он не догадывался, зачем на "утреннее слово" зовет князь своего сокольничего. У Бренка, имевшего два отцовых села, тоже был тиун, но то был тиунок, из холопов, ходивший в рогожном корзне-накидке. Тиун тиуну - рознь. Вот Свиблов и одеждой и помыслами красен, самому великому князю норовит советы давать, недаром в давние годы он, по слухам, ездил в Новгород учиться грамоте вместе с князем тверским Михаилом. У брен-ковского тиуна все хозяйственные помыслы и разверста-ния умещались в одном месте - в шишке на лбу, у Свиблова - в длиннющих свитках, и все это опричь лба. Вот и сейчас свитки эти Никита засунул в рукава и нелепо помахивает ими, будто руки отморозил.

На середине лестницы тиун остановился в одышке - втрое старше Бренка, - плеснул недобрым глазом мнительного хозяина, спросил:

- А тебе почто в покои?

- Велено! - загадочно ответил Бренок и в ответ на тяжелый взгляд тиуна крепко сжал губы, будто и знал, да скрывая какую тайну от человека, от которого и у князя-то мало тайн,

Свиблсв недовольно засопел: худородный бояришка в княжьи покои лезет, да еще нахрапом. На Москве и посильней есть, да до ворот не допущены, а этот... Сверху посыпались гридники, загромыхали ножнами мечей по ступеням отпущены князем, радехоньки. Едва тиуна не снесли.

- Стой-тя-а! - решительно остановил отроков движеньем руки. Нахмурился недовольно, рассматривая поочередно всех троих - Арефия Квашню, Захарку Тютчева и третьего, Егора Патрикеева. Особо дерзок показался Захарка Тютчев, и он ему: - Надо бы подрать уши тебе, а то чрез меру резво бегаешь. Штаны не потряс?

- Потряс!

- И как же ты без оных?

- А у меня другие есть!

- Где?

- Дома!

Фыркнула гридня, заутирала носы рукавами.

- Язык у тебя зело востер, топору бранну подобен. Не новгородска ли поволыцина гуляет в тебе? - Тиун ткнул пальцем в живот Тютчеву.

- Во мне молоко вчерашнее гуляет, дядька Никита!

- То ведомо: после этаких спальников во княжем терему дух вельми тяжел. Вот доведу ныне великому князю, дабы не пускал более этаких спальников: хорь на хоре!

- А я и сам ответ дам великому князю - у меня, мол, разъединой раз этака промашка вышла, да и то из-за тебя, тиун!

- Ну? А меня-то чего приплел?

- Я на Великом лугу вчера молоко испил.

- Ну?

- Вот те и ну! А коровы-те твои там были!

- Ах ты бес! А ну подите вборзе! Вот я вас! Гридники осыпались вниз.

Старик Свиблов поднялся на рундук и только там осенил себя крестом. Оглянулся.

На дворе у самых ворот на вытаявшей соломе, на которой зимой во время нашествия Ольгерда спал московский люд, - на потемневшей соломе этой гридники затеяли спор и тотчас перешли на кулаки. Квашня двинул Тютчева кулаком в лицо - верно, за злой язык, сам получил в нос и упал тут же. Бренок с тиуном поглядели сверху - правильно дерутся: мечей не вынимают и шапки оземь. Пускай...

* * *

Дмитрий вышел из покоев одетый по-домашнему, и кожух белоовчинный внакидку: май в тепле что-то долго раскачивался. Прошел в ответную палату, где обыкновенно выслушивал по утрам тиуна, постельничего, чашника... Палата эта хоть и много меньше большой гридницы (в ту по три сотни душ набивалось), зато теплее, уютнее, поскольку при тереме, ладно прирублена позади постельного крыльца. Тут, в двадцати саженях от покоев, долго ли перейти по крытому переходу? Зато сердечнее получались разговоры, спокойнее думы с ближними людьми.

В полуотворенную дверь Дмитрий видел, как Свиб-лов сразу, как вошел с рундука, повернул направо, но прежде ревниво оглядел, как прибрали полавочники спавшие гридники, нет ли пера, потому что подушек брать сюда не велено: не спать сюда приходят, а лишь придремывать и князя беречь со княгинею.