Искупление - [25]

- То наш долг христианский - не токмо души, но и тела подданных хранить. Не они ли опора нам в черную годину? А коли не исполним мы долга своего, коли Русь обесхлебим - грош цена нашим высоким сиденьям!

При этих словах Дмитрий поднялся со стольца и неистово тряхнул темной скобкой волос на лбу. Он, верно, хотел добавить что-то еще, но передумал и отпустил бояр: дел у них по этой засухе немало и слишком много чести дожидаться княжему верху, когда опростается пьяный ханов посол. Придержал он только Никиту Свиблова и долго еще держал его - выслушивал и выспрашивал за все утра, в кои он не удосужился выслушать его. Дал строгий наказ: объехать все вотчинные и прикупленные деревни, довести до тамошних тиунов наказ строгий: зерно беречь, скот хранить, особенно коней.

Служба у Свиблова затянулась, но Дмитрий пожелал просмотреть свитки, в коих помечены подати серебром и мехами с князей меньших, владетелей городов. Свиблов (вот чем угоден был Дмитрию этот старый, опытный тиун) тотчас вытряхнул из рукавов свитки, пал на колени и развернул те свитки на чистой половице, у стены. Дмитрий преклонил колено перед великой силой жизни - состоянием. В городах, селах, деревнях, слободах - по всему княжеству великому вершили смерды и холопы, податные люди и служивые свой труд, и превратился их труд в серебро, меха, мед, пеньку, воск, многие железные поковки - во все то, без чего не живет человек, без чего не устоит государство, без хлеба - в первую очередь...

Дмитрий просмотрел свитки. Почти все князья расплатились, как повелось исстари. Все привез на Москву князь Суздальский (Нижегородский), тесть Дмитрия. Молодец, не затянул. Рассчитались с княжей и ордынской половиной городецкий Борис, ростовский Андрей, которого почему-то Дмитрий недолюбливал. Почти все, без малого, привез Василий Ярославский. Как всегда, раньше многих, привез податной пай Федор Белозерский, помнится, он приезжал на Москву ранней весной, до пасхи, вместе со своими братьями и сыновьями, дивился каменным стенам, коих еще не видывал раньше. Князья Кашинский, Моложский, Стародубский и другие многие - все смиренно внесли свою лепту в общекняжескую казну. Немало уйдет из нее в ненасытный Сарай, и будут там новые и новые ханы, алчущие престола, резать, давить и душить друг друга. Ну, что тут скажешь? Неправедное злато прожжет злодеев и испепелит их ненасытные души, истает их могущество и сила... Дмитрий был доволен и тем, что все больше богатств остается в казне великокняжеской.

- Дядька Микита...

- Чего велишь, княже?

- Изыщи купца праведна и благочестива и направь того купца с грамотою моею в землю свейскую [Свейская земля - Швеция], и в

немцы такожде пошли другого, мужа праведна и честна. И пусть они там высмотрят и запросят оружья нова и сподручна. А дабы промашки не вышло, пошли с ним воеводу Минина, а с другим - иного воеводу же, Назара Кусакова.

- Дмитрей свет Иванович, да можно ли этих насмешников в чужие земли слать? Обсмеют все дворы!

- Некогда там насмехаться будет.

- И серебро им дашь?

- Немного. Пусть отберут, что понадежней, а такожде и предивное какое оружье пусть купят... - Дмитрий посмотрел на тиуна и шепотом пояснил: Слышал, есть страшенное оружье - огнем плюет и железом!

- К чему такое оружье? - изумился Свиблов.

- А к тому. Мои кузнецы выльют такое оружье, а зелья купим, не то сами измыслим.

Он отпустил наконец тиуна, а сам так и остался сидеть на полу, думая про дивное то оружие.

* * *

До вечера оставались у княгини Евдокии ее теремные боярыни - Марья, жена Дмитрия Всеволожского, и боярская дочь, круглолицая, легкого сердца и ладная станом девка Анисья. Дмитрию нравилось в последнее время, когда они подолгу оставались у княгини, тогда он сидел в раздумьях или бродил по полутемному терему - по переходам, по рундуку, окликая сверху конюхов, сторожей, подуздных или стремянных гридников, разговаривал с постельничим или чашником, обговаривая еду на завтрашний день или толкуя с новым сокольничим об охоте, о ярых соколах, добытых им на севере княжества, но разлюбезнее всего были ему беседы с Бренком.

В тот вечер ему не сиделось одному во внутренних покоях, и, чтобы не томиться неизвестностью, ожидая ханской грамоты, он вышел на рундук.

- Михайло?

- Пред тобою, княже!

Бренок торопливо поднялся с верхней ступени и преданно глянул в лицо князю, вылавливая настроение карих глаз.

- Почто в томленья пребываешь? - спросил Дмитрий, вяло окинув сумеречный двор взглядом, но тут же внимательно посмотрел на Бренка и прищурился: - Анисью укараулить норовишь? В терему она, у Евдокии, от полудня засели с Марьей Всеволожской.

Бренок молчал, взором в пол потуплен.

- Красна девка, Михайло! Глазом с тобою схожа, такоже и лицом, круглым да белым... Не гаси взор-от, не гаси, Михайло! Ныне уж вдругорядь совалась челом на переходы - тебя усмотреть норовит.

Бренок стоял все так же, потупясь, легкий румянец, будто свет вечерней зари, орумянил его щеки, и это понравилось Дмитрию.

- Молчишь? - Он положил руку на плечо мечника, приобнял душевно, но о боярской дочери Анисье больше не поминал. - Сойдем вниз да глянем на бела конька. Слышал, какого ныне Ратница принесла?