Искупление Дабира - [36]

Среди ям и холмов, где собирают колючку на топливо, ждет его Большегубый. Они садятся на откосе и впервые открыто приглядываются друг к другу.

Торопится все рассказать и всхлипывает от возбуждения Большегубый. От этих самых гябров и привозили к ним в горы женщин, он это точно знает. И сюда он уже сам ходил к ним. Один раз отдал в уплату новый кувшин, а в другой раз--хлеб и две дыни. И прыщи с лица совсем прошли у него.

-- Тебе ведь не надо будет платить им за это...

Так говорит ему Большегубый, а он не понимает. И тот рассказывает, что у гябрских женщин, которые занимаются этим, есть давний закон, по которому не берутся деньги с красивых.

Большегубый разматывает портянку при чарыках и сплевывает в пыль, давая понять, что никому не провести его. Еще там, в горах, знал он, что не с того света женщины, которых подкладывали к ним. О другом у него забота. Раз приехал великий Бузург-Умид, то придется им тут кого-нибудь убить. Только простой фидаи он, и потому его очередь будет первой.

Покорно вздыхает Большегубый, и на его широком лице райята проступает уныние. А ему становится жаль товарища, потому что не остается у него близких людей в мире, кроме этого Большегубого. Тот человек, который некогда протянул ему хлеб, служит лжи, и свершится с ним предопределенное. Не фидаи, а ему, рафику, дано сокрушить дьявола...

Лицом вверх лежит он среди холмов и думает о том, что сказал ему Большегубый. Как же определяют женщины красивых среди людей? На свои руки он смотрит в том месте, где касалась их тюркская жена султана, потом трогает лицо с шершавостью начинающейся бороды. Скоро уже все кончится с ним в этом мире, где так неопределенно и мерзостно. Откроеюя до конца вечная тайна, будет другой, подлинный мир, и гнетущая тяжесть отпустит наконец усталое тело. Высоко на столбе останется здесь оно, и чем выше будет висеть его гниющее мясо, тем полнее очищение...

Плывут куда-то склоны с обломками и черепками, все растворяется в горячем небе. И сразу просыпается он, а с верхушки холма, приоткрыв покрывало, смотрит на него женщина. Не от гябров она, но все равно будто лоснится клоака при рабаде, и тошнота сразу подступает к горлу. Земное и грязное все у них. Женщина подхватывает утоптанную колючку на веревку, и стан прогибается у нее в одну сторону...

Заснул он тут в яме после ухода Большегубого, и ждет его дай Бузург-Умид. К определенному дню предстоит подготовиться ему. Сам великий дай теперь его наставник. С ним, по правилу, должен провести он последнюю ночь перед подвигом. Тело и мысли его должны быть чисты. Каково же сомнение, от которого нужно избавиться? У стад ничего не ответил ему тогда, и печальны были его глаза...

Далеко стороной обходит он брошенную крепость с гябрами и только потом оглядывается. Сизый дым плывет в остывающее небо, а с горы спускается кто-то в синем халате с кувшином в руке. Это идет от гябров считающий звезды имам.

IV. СУД ИМАМА ОМАРА

Тяжел и радостен в руке кувшин. Вино наконец созрело у гябров и не пенится больше подобно вздорной юности. Мужскую крепость и прозрачность мысли обрело оно, так что ничего нет более к месту мудрецу факиху. Так ведь его называют в Мерве за знание таинства книги пророка. Не только с начала, но и с конца читает он ее наизусть, а есть ли большее доказательство ума...

Знак этого города -- победный ослиный рев. Только в ночи проявляется глубокое и грозное сотрясение костей, из которых здесь почва. Впрочем, это знак всех городов, что долго стоят на земле. Пыль -- суть жизни. Отсюда, с горы, видны взрывающиеся клубы ее меж плоскими оранжевыми кровлями. Люди разъезжаются с базара, не думая, что сами за этот день некой частью своей превратились в пыль. А где-то уже родился гончар, который будет мять из нее глину на кувшины. Хорошо бы попасть в такой, где держат вино, а не что-нибудь пакостное.

Пыль не осела еще в улицах рабада. Один осел может поднять ее столько, что факихам всего мира не прокашляться. Смочить полагается небо, и в дувальный проем прячется он. На улице пить ныне строго запрещено. По указанию агая сразу бьют за это палками люди мухтаси-ба. Спасительный кустик находит он в чьем-то саду, зажмуривает глаза, и прохладная благостная струя проливается в горло прямо с неба. Чья-го плоть вздыхает и позванивает в кувшине. Мир обновляется...

Но куда же пойти ему в такое время? Рей боится чего-то и не выходит из своего подземного храма. Тревожно вдруг сделалось у гябров, и готовятся они к тайному отъезду. Быть неким потрясениям, так как верная примета -- гябры. Уж не от батинитов ли ждать чего-то нового? Как раз к месту идти тогда к другу его -- устаду цветов. Есть от их учения некий даи-худжжат в Хорасане...

Кругом здесь утверждается знак устада. Теплый сырой запах первородства остро чувствуется среди дува-лов рабада огородников. Ибо сотворенная земля и есть этот знак, не имеющий конца и начала. Гончарный круг в основе всего у бога. Без рук устада земля только бесформенный камень, лишенный смысла...

И тут же оказывается роковой знак Тельца по вавилонским гаданиям. Это красивый юноша шагирд из султанских садов, который приходит сюда за рассадой. Остановившиеся глаза у него, и все почему-то кружит он около гябров. Впрочем, не за одной рассадой ходит он к устаду. В один из вечеров услышал он их разговор...